Письма

Я говорю: "Помилуйте Клавдия Васильевна. Хотите, я сяду даже на пол?"

А Вы мне опять: "Нет".

"Милая Клавдия Васильевна,-- говорю я тут горячась.-- Да ведь я Ваш. Именно что Ваш".

А Вы трясётесь от смеха всей своей архитектурой и не верите мне и не верите.

"Боже мой! -- думаю я.-- А ведь вера-то горами двигает!" А безверие что безветрие. Распустил все паруса, а корабль ни с места. То ли дело пароход!

Тут мне в голову план такой пришел: а ну-ка не пущу я Вас из сердца! Правда, есть такие ловкачи, что в глаз войдут и из уха вылезут. А я уши ватой заложу! Что тогда будете делать?

И действительно, заложил я уши ватой и пошел в Госиздат.

Сначала вата плохо в ушах держалась: как глотну, так вата из ушей выскакивает. Но потом я вату покрепче пальцем в ухо забил, тогда держаться стала.

А в Госиздате надо мной потешаются: "Ну, брат,-- кричат мне,-- совсем, брат, ты рехнулся!"

А я говорю им: "И верно, что рехнулся. И всё это от любви. От любви, братцы, рехнулся!"

-----------------

7

4 ноября 1933

Дорогая Клавдия Васильевна,

за это время я написал Вам два длинных письма, но не послал их. Одно оказалось слишком шутливое, а другое -- настолько запутано, что я предпочел написать третье. Но эти два письма сбили меня с тона, и вот уже одиннадцать дней я не могу написать Вам ничего.

___

Третьего дня я был у Маршака и рассказывал ему о Вас. Как блистали его глаза и как пламенно билось его сердечко! (Видите, опять въехала совершенно неуместная и нелепая фраза. Какая ерунда! Маршак с пламенными глазами!)

___

Я увлекся Моцартом. Вот где удивительная чистота! Трижды в день, по пяти минут, изображаю я эту чистоту на Вашем чекане. Ах если бы свистел он хоть двадцать минут подряд!

За неимением рояля я приобрел себе цитру. На этом деликатном инструменте я упражняюсь наперегонки со своей сестрой1. До Моцарта еще не добрался, но попутно, знакомясь с теорией музыки, увлекся числовой гармонией. Между прочим, числа меня интересовали давно2. И человечество меньше всего знает о том, что такое число. Но почему-то принято считать, что если какое-либо явление выражено числами и в этом усмотрена некоторая закономерность, настолько, что можно предугадать последующее явление, то всё, значит, понятно.

Так, например, Гельмгольц нашел числовые законы в звуках и тонах и думал этим объяснить, что такое звук и тон.

Это дало только систему, привело звук и тон в порядок, дало возможность сравнения, но ничего не объяснило.

Ибо мы не знаем, что такое число.

Что такое число? Это наша выдумка, которая только в приложении к чему-либо делается вещественной? Или число вроде травы, которую мы посеяли в цветочном горшке и считаем, что это наша выдумка и больше нет травы нигде, кроме как на нашем подоконнике?

Не число объяснит, что такое звук и тон, а звук и тон прольют хоть капельку света в нутро числа.

___

Милая Клавдия Васильевна, я посылаю Вам свое стихотворение: "Трава".

Очень скучаю без Вас и хочу видеть Вас. Хоть и молчал столько времени, но Вы единственный человек, о ком я думаю с радостью в сердце. Видно, будь Вы тут, я был бы влюблен по-настоящему, второй раз в своей жизни.

Дан. Хармс.

1 Елизаветой Ивановной Грицыной (Ювачевой).

2 Сохранились философские и математические сочинения Хармса о природе чисел и т.д.

3 Полный текст этого стихотворения пока не обнаружен. Приведу строки, которые запомнила (и я записал с ее слов 22.IХ. 1974) художница Елена Васильевна Сафонова (1902 -- 1980), дружившая с Введенским и Хармсом. Начало:

Когда в густой траве гуляет конь,

она себя считает конской пищей.

Когда в тебя стреляют из винтовки

и ты протягиваешь к палачу ладонь,

то ты ничтожество, ты нищий...

И еще несколько строк:

Когда траву мы собираем в стог,

она благоухает.

А человек, попав в острог,

и плачет, и вздыхает,

и бьется головой и бесится,

и пробует на простыне повеситься...

-----------------

8

Петербург

Надеждинская 11, кв. 8.

Суббота, 10 февраля 1934

Дорогая Клавдия Васильевна,

только что получил от Вас письмо, где Вы пишете, что вот уже три недели как не получали от меня писем. Действительно все три недели я был в таком странном состоянии, что не мог написать Вам. Я устыжен, что Вы первая напомнили мне об этом.

Ваша подруга так трогательно зашла ко мне и передала мне петуха. "Это от Клавдии Васильевны", -- сказала она. Я долго радовался, глядя на эту птицу1.

Потом я видел Александра Осиповича Маргулиса2. Он написал длинную поэму и посвятил ее Вам. Он изобрел еще особые игральные спички, в котрые выигрывает тот, кто первый сложит из них слова: "Клавдия Васильевна". Мы играли с ним в эту занимательную игру, и он кое-что проиграл мне.

В ТЮЗе приятная новость: расширили сцену и прямо на ней устроили раздевалку, где публика снимат свое верхнее платье. Это очень оживило спектакли.

Брянцев3 написал новую пиесу "Вурдалак".

Вчера был у Антона Антоновича; весь вечер говорили о Вас. Вера Михайловна собирается повторить свои пульяжи. Как Вам это нравится?

Ваш митрополит осаждает меня с самого утра. Когда ему говорят, что меня нет дома, он прячется в лифт и оттуда караулит меня.