Письма

Она рассказывала о мыслях, чувствах, чертах, капризных настроениях, о которых я знал, что они мои собственные, но которые до этого мгновения я считал лишь моими собственными – не разделенными с каким-либо человеческим существом. Глубокое сочувствие завладело немедленно моей душой. Я не могу лучше изъяснить вам, что я чувствовал, как сказав, что ваше неведомое сердце, по-видимому, перешло в мою грудь – чтобы жить там навсегда – между тем как мое, думал я, было перенесено в ваше.

С этого часа я полюбил вас. С этого времени я никогда не видел и не слышал вашего имени без трепета полувосторга, полутревоги. Впечатление, оставшееся у меня в уме, было, что вы еще чья-то жена, и лишь в последние несколько месяцев я в этом разуверился.

По этой причине я избегал вашего присутствия и даже города, в котором вы жили. Вы можете вспомнить, что однажды, когда я был в Провиденсе с мистрис Осгуд, я положительно отказался сопровождать ее в ваш дом и даже заставил ее поссориться со мной из-за упрямства и кажущейся безосновности моего отказа. Я не смел ни пойти, ни сказать, почему я этого не могу. Я не смел говорить о вас – тем менее видеть вас. В течение целых лет ваше имя ни разу не перешло моих губ, в то время как душа моя пила в нем, с самозабвенною жаждой, все, что было сказано о вас в моем присутствии.

Самый шепот, касавшийся вас, пробуждал во мне трепещущее шестое чувство, смутно слитое из страха, восторженного счастья и безумного, необъяснимого ощущения, которое ни на что не походит так близко, как на сознание вины.

Судите же, с какою дивящейся, неверующей радостью я получил написанное хорошо вам известным почерком нежное стихотворение, которое впервые дало мне увидать, что вы знаете о моем существовании.

Представление о том, что люди называют Судьбою, утратило тогда в моих глазах свой характер пустоты. Я почувствовал, что после этого ни в чем нельзя сомневаться, и на долгие недели потерялся в одном непрерывном сладостном сне, в котором все было живым, хотя и неясным, благословением.

Немедленно после прочтения посланного вами стихотворения я захотел найти какой-нибудь способ указать – не ранив вас видимым слишком прямым указанием – на мое чувство – о, мое острое – мое ликующее – мое восхищенное чувство почести, которое вы мне даровали. Выполнить это, как я хотел, в точности что я хотел, казалось, однако, невозможным; и я был уже готов оставить эту мысль, как глаза мои упали на том моих собственных поэм, и тогда строки, которые я написал во время страстного моего отрочества к первой, чисто идеальной, любви моей души – к Елене Стэннэрд, о которой я вам говорил, вспыхнули в моем воспоминании. Я обратился к ним. Они выразили все – все, что я сказал бы вам – так полно – так точно и так исключительно, что трепет напряженного суеверия пробежал мгновенно по всему моему телу. Прочтите стихи и потом примите во внимание особенную необходимость, которую я чувствовал в тот миг именно в таком, по-видимому, недостижимом способе общения с вами, каковой они доставляли. Подумайте о безусловной соответственности, с которой они восполняли эту необходимость – выражая не только все, что я хотел бы сказать о вашей наружности, но и все то, в чем я так хотел вас уверить, в строках, начинающихся словами

По жестоким морям я бродил, нелюдим.

Подумайте о редком совпадении имени, и вы не будете более удивляться, что для того, кто привык, как я, к счислению Вероятии, они имели вид положительного чуда… Я уступил сразу захватывающему чувству Рокового. С этого часа я никогда не был способен стряхнуть с моей души веру, что моя Судьба, для добра или зла, здесь ли или в том, что там, в какой-то мере сплетена с вашей собственной.