Письма

И прежде всего должно уважить древний обычай; а древний обычай был таков: после пира брали лиру и пели: «Погибни богатство и не являйся ни на суше, ни на море!» Если же потребуется другой свидетель, то будет свидетелем и правдивый Аристид, который мог обогатиться, но возлюбил нищету, так что город Афины и его, когда он скончался, погребал на свой счет, и дочерей его снабдил приданым.

А если нужен и третий свидетель, то подаст свой голос Фивянин Епаминонд, знаменитейший из всех тамошних военачальников, который, будучи позван в собрание, отказывался придти в тот день, потому что одежда его была в стирке, а другой, которую бы он мог надеть, у него не было. Если нужен и четвертый, то произнесет мнение свое и Кратес, все свое имущество предоставивший народному совету и сказавший: «Кратес дает свободу Фивянину Кратесу».

Если потребуется и пятый, то присовокупит свой голос и Фокион. Когда Александр Македонский прислал ему сто талантов золота, тогда спросил он принесших, почему Александр, хотя Афинян много, присылает ему одному. И когда сказали: «Почитает тебя человеком хорошим и добрым», — отвечал: «Поэтому да позволит мне и казаться, и быть таким». И сказав это принесшим, отослал деньги назад, а Александру написал, что, если хочет сделать ему подарок, то пусть освободит взятых в плен в Сардах, что Александр и сделал.

Видишь, что непременно нужное может быть сделано и без денег. Но если нужно подать голос и шестому свидетелю, то подаст его Платон (представляю, наконец, самого главного), которого не можете отринуть — столько почитаете его великим и чудным, — и который запрещает приобретать золото и серебро. Да и Ликург, законодатель Лакедемонский (не будем иметь недостатка и в седьмом голосе), тому, кто внесет в Лакедемон монету, узаконил воздавать за сие смертью.

Но если, оставив примеры, надлежит вникнуть в самую сущность дела, то не найдется в жизни ни одного худого дела, которое бы производилось не из любви к деньгам. Из–за этой любви — вражды, драки, войны; из–за нее — убийства, разбои, клеветы; из–за нее не только города, но и пустыни, не только страны обитаемые, но и ненаселенные дышут кровью и убийствами. И море не спаслось от этого зла, но и там с великим неистовством бушует оно, потому что и море осаждено морскими разбойниками, измышляющими какой–то новый способ грабежа.

Из любви к деньгам извращены законы родства, потрясены уставы природы, нарушены права самого естества, потому что эта лукавая и преступная любовь не только на живых, но и на умерших вооружает руки гробокопателей, которые освободившимся от здешней жизни не дают свободы от своего злоумышления. И сколько бы зол ни отыскал кто или в народных собраниях, или в судилищах, или в домах, или в городах, — увидит в них отростки этого корня.

Но к чему утруждаю себя? Ведь даже все, совокупившись воедино, не будут в состоянии выразить весь вред этой болезни. А если думаешь, что приобретший деньги непреодолим и потому богатство вожделенно, то попытаюсь доказать противное.

Кого не боится имеющий у себя много золота? Одних ли разбойников, клеветников, сильных земли? Он подозревает даже самих своих служителей. И что говорить о том, кто почитает себя еще живым (потому что одержимый такою болезнью и не живет)? Даже умерев не может он освободиться от злодейства грабителей; самая смерть не в силах сохранить его в безопасности; напротив того — и мертвого, и погребенного обкрадывают привыкшие к такому злодейству. Так ненадежно богатство! Не только разоряются дома, но сокрушаются гробницы и гробы.

Что же может быть более достойно сожаления, чем это бедствие, когда и смерть не доставляет безопасности, но бренное это тело, даже лишившись жизни, не имеет возможности избавиться от бед, какие терпит в жизни, потому что люди, привыкшие к злодеяниям такого рода, и прах земли спешат преследовать войною, гораздо более страшною, нежели та, какою они угрожали телу во время жизни. Ведь тогда, если бы им случилось войти в кладовую, выгрузив сундуки, не коснулись бы они самого тела и не взяли бы столько, чтобы и тело оставить нагим; а теперь и от поругания над ним не удерживаются злодейские руки гробокопателей, но движут его и поворачивают туда и сюда, с великою жестокостью ругаются над ним; ибо после того, как оно предано земле, обнажив от этого покрова и от одежд, в какие облечено, оставляют его брошенным в таком положении.

Посему, кто же настолько коварный враг, как богатство, у живых губящее душу, у мертвых ругающее над телом и не позволяющее ему укрыться в земле, что не воспрещается даже осужденным и уличенным в самых гнусных делах? Ибо законодатели, подвергнув их смертной казни, не преследуют далее, а богатство и по смерти подвергает обладавших им самому жестокому наказанию, нагими и непогребенными выставляя на жалкое и страшное зрелище.

А посему, излишне слово, усиливающееся доказать, что богатство непреоборимо, когда приобретшие его и по кончине не пребывают в безопасности.