Письма

Она просит перелетных птиц лететь в Трою и нести туда желания их, покинутых жен, и чтобы эти желания защитили сердца мужей, которые там бьются с врагами. Следует три песни. Первая - бубна, вторая - флейты, третья арфы. Между тем на дороге показывается облако, приходит вестник: он приносит весть о смерти Иолая - все остальные живы. Муж Лаодамии умер следующим образом: Гадатель предсказал, что герой, который первый выйдет на Троянский берег, будет убит. Иолай, веря в свою звезду, посмеялся над Гадателем и вышел первый. Он увлек за собою и других, и был убит обманом в единоборстве. Хотя рассказ совпадает некоторыми чертами с тем сном, который Лаодамия рассказывала в начале драмы, но царица еще цепляется умом за возможность ошибки, обмана. Она закидывает вестника сомнениями, мольбами, упреками, вопросами: вместе с тем жадно вслушивается она в его второй рассказ. В душе ее происходит сложная борьба разных чувств, и эта борьба кажется вестнику желанием его обидеть, а женщинам - сумасшествием. Когда старуха-кормилица заикается было о трауре, Лаод останавливает ее: "Нет, известия слишком смутны, чтобы на них основываться". Она просит никого не следовать за нею и запирается в своей спальне. Хор в первом антракте жалеет безумную:

Если умрет человек,

Душа на могиле

Пламенем синим мерцает,

Но у безумного нет

Света в душе

Холодно там и темно,

И одни только тени,

Как ночью черные тучи,

Плывут и дымятся {5}.

Между тем кормилица подглядела и в наивном рассказе передает хору, чем занималась царица в уединении: она не молилась и не гадала, она будто _играла_: перед ней была восковая статуя мужа, с которой Лаодамия что-то говорила, которой она тихо пела, сыпала цветы, которую она, точно ребенка, одевала в разные одежды. Потом она легла и, кажется, грезит: долго не сводила она влюбленных глаз со своей странной игрушки.

Но вот из дома выходит и сама Лаодамия, одетая все так же, только волосы ее развиты. Ей тяжело от солнца; сознание действительности давит ее вопросами, сомнениями: крылья мечты тают на солнце, как восковые крылья "надменного царя" (т. е. Икара {6}).

"Неужели ваша правда, люди, - спрашивает она, - только в муках?" Увидев ее более спокойною, кормилица и хор начинают уговаривать ее примириться с неизбежным и сделать для мужа траурное возлияние - иначе она берет на душу тяжкий грех.

Кормилица.

А если царь

Пред медными дверьми твоих молений

И жертвы ждет... И тяжело ему,

Как путнику усталому, который

Не вымолит ночлега?.. {7}

Но Лаодамия просит дать ей еще эту ночь. Ум ее темен. Но она умеет желать, сердце говорит ей о чуде, в ее груди горит желанье самого Иолая - ей кажется, что он не только жив, но что он придет к ней, и брак их, так грубо прерванный, продолжится. Она уходит в чертог молиться, умоляя женщин, чтоб и они молились о чуде и, главное, _желали_ его. Она зовет тени, просит их скорее погасить этот насмешливый и пустой свод.

Дайте слышать,

Чего не слышит ухо, и глазам

Неясное, откройте сердцу, тени... {8}

Вот начало второго музыкального антракта, которым хор встречает тихо наступающую звездную ночь:

Замолкли колеса светила,

Холодная пала роса,

И синяя ночь распустила

Над миром свои паруса.

Далекие, нежные волны

Обвиты ее пеленой,

И к югу волна за волной;

Уносит крылатые челны.

Но флот ее царственный тих:

Во мраке триэры слилися,

И только на мачтах у них,

Как факелы, звезды зажглися.

А в полночь, прорвав пелену,

Всех ярче звезда загорится:

На щит золотую луну

В эфир поднимет Царица {8}.

Третье действие открывается новым появлением Лаодамйи: она не может молиться, она звала ночь и тени, а теперь ей страшно; страшно не только от мрака, но и от тревожного сознания, что около нее что-то решается:

Я чувствую: глаза судьбы

На мне остановились... {10}

На сцену, куда не светит луна, скрывшаяся за тучей, приходят два путника.