Писатели США о литературе. Том 2

Мне вспоминается один характерный эпизод. Буржуазная газета «Век» напечатала однажды сообщение о том, что несколько красногвардейцев, охранявших по распоряжению советского правительства ее типографию, грубо обращались с работниками редакции и похитили принадлежавшие ей деньги. Тогда красногвардейцы открыто опровергли это обвинение и потребовали, чтобы их дело разбиралось судом, в составе которого были бы равномерно представлены обе стороны. Если их вина будет доказана, то, согласно их заявлению, они будут готовы добровольно отправиться в тюрьму.

В это кризисное время люди необычным образом реагировали на происходящие события. Порой человек, обладавший здравым рассудком, который в естественных обстоятельствах никогда не принял бы факта, лишенного доказательств, верил самым диким слухам, ни на чем не основанным.

Помню, как на следующее утро после взятия Зимнего дворца, чему я был свидетелем и куда я вступил в числе первых, ко мне зашел один молодой русский из весьма уважаемой семьи, который был личным секретарем Милюкова и Терещенко.

— Вы слышали о взятии Зимнего дворца?—спросил он.

— Большевиками командовали'немецкие офицеры,— он продолжал с торжественным видом. Я выразил свое удивление и поинтересовался, в какую форму они были одеты.

— Конечно, в немецкую.

— Ас ними были и немецкие солдаты?

— Да, и около сотни, причем все в форме. Даже команды отдавались по-немецки!

В Москве, куда я прибыл сразу же после окончания боев, мне по дороге с вокзала сообщили, что Кремль полностью разрушен... Когда же, проехав всего пять кварталов, я достиг Кремля, то не заметил никаких следов разрушений!

Конечно, если в самой России распространялись подобные слухи, как мог американец отличить правду от лжи? Каким образом американец способен представить себе, что русские массы закладывают основы совершенно новой и прекрасной цивилизации, если лишь немногие иностранцы решались признать, что это действительно так?

Нам трудно представить себе большевистское государство, потому что это не буржуазная парламентарная демократия, в которой каждый человек теоретически имеет право голоса, но практически правит небольшая группа капиталистов. Это— диктатура пролетариата, беднейших масс народа, установленная для того, чтобы силой вырвать из рук класса собственников орудия их' господства. И в своем сопротивлении этому процессу русская буржуазия показала, что готова пойти на союз с самим кайзером.

б

Все это привело меня к трем выводам.

Класс собственников, в сущности, блюдет лишь интересы своей собственности.

Класс собственников никогда по доброй воле не пойдет на компромисс с рабочим классом.

Массы трудящихся способны не только на великие замыслы, но они в силах претворить свои мечты в действительность.

1918 г.

ДЖОН РИД

ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ ТУРГЕНЕВА «ДЫМ»

Когда Литвинов, вырванный из своего привычного существования, «лишенного тревог и волнений», был захвачен тяжелой страстью, не принесшей ему радости, а затем отвергнут, он поспешил на поезд. Сначала он ощущал опустошенность после сильнейшего нервного потрясения, им пережитого, но потом какое-то успокоение нашло на него. Он «закостенел». Поезд, время уносили его все дальше от того места, где он потерпел жизненное крушение.

«Он принялся глядеть в окно. День стоял серый и сырой; дождя не было, но туман еще держался, и низкие облака заволокли все небо. Ветер дул навстречу поезду; беловатые клубы пара, то одни, то смешанные с другими, более темными клубами дыма, мчались бесконечною вереницей мимо окна, под которым сидел Литвинов. Он стал следить за этим паром, за этим дымом. Беспрерывно взвиваясь, поднимаясь и падая, крутясь и цепляясь за траву, за кусты, как бы кривляясь, вытягиваясь и тая, неслись клубы за клубами: они непрестанно менялись и оставались те же... однообразная, торопливая, скучная игра! Иногда ветер менялся, дорога уклонялась—вся масса вдруг исчезала и тотчас же виднелась в противоположном окне; потом опять перебрасывался громадный хвост и опять застилал Литвинову вид широкой прирейнской равнины. Он глядел, глядел, и странное напало на него размышление... Он сидел один в вагоне: никто не мешал ему. «Дым, дым»,—повторил он несколько раз; и все вдруг показалось ему дымом, все—собственная жизнь, русская жизнь,—все людское, особенно все русское. «Всё дым и пар»,—думал он; все как будто беспрестанно меняется, всюду новые образы, явления бегут за явлениями, а в сущности все то же да то же; все торопится, спешит куда-то—и все исчезает бесследно, ничего не достигая; другой ветер подул—и бросилось все в противоположную сторону, и там опять та же безустанная, тревожная и—ненужная игра. Вспомнилось ему многое, что с громом и треском совершалось на его глазах в последние годы... «Дым,—шептал он,—дым...»