Писатель обгоняет время

Письмо Шкловского от 24 марта 1967 года к В. А. Косолапову (тогда директору издательства "Художественная литература") хочется процитировать почти целиком: "При всем моем уважении к редактированию, я должен сказать, что в результате его писатели оказываются похожими друг на друга. Между тем одним из самых главных свойств писателя является то, что он, имея общее мировоззрение с народом, имеет свое видение мира, свой метод выделения частностей, который в результате оказывается подтверждением общего пути, но не является результатом общего миропонимания.

Великого писателя Всеволода Иванова все время подравнивали и подчищали так, что он не занял то место в советской литературе, которое ему по праву принадлежит.

"Бронепоезд" появился в советской литературе очень рано, и он определил ход литературы, становление ее нового лица.

В. В. Маяковский говорил, что писатель стремится к тому, чтобы у него вышло то, что он задумал. Редактор, к сожалению, часто думает о том, как бы чего не вышло. Из этой коллизии получаются поправки, а литература состоит из произведений, а не из поправок.

Читатель имеет право видеть писателя во всем его своеобразии, и, кроме того, он должен, покупая новую книгу, иметь новый материал".

Не опубликованный при жизни автора роман "У" после его смерти вызывал восторг не одного только Шкловского.

За печатание "У" высказывались и другие видные писатели, впервые прочитавшие роман в 60-е годы в рукописи.

Микола Платонович Бажан писал мне 1 января 1982 г.: "Так правильно, что неустанные Ваши заботы о написанном Всеволодом Вячеславовичем приносят советской литературе такую вещь, как "Кремль". Вот если бы еще хватило у Вас сил на то, чтобы добиться издания романа "У". Мне этот роман кажется превосходным и начинающим то течение в советской, русской прозе, которое обычно именуют "Гофманиадой". Ведь написан роман раньше, чем "Мастер и Маргарита". Прошу Вас, проверьте даты. Ей-богу, это не просто мой личный интерес, а нужные поправки к истории".

Удивительная судьба неизданных произведений занимала самого Вс. Иванова: в последнее десятилетие своей жизни он, как видно из записей в его архиве, постоянно над этим размышлял.

В письме Н. Н. Яновскому (автору книги об его творчестве) он пишет: "Недавно Публичная библиотека в Ленинграде пожелала издать - в качестве справочника - выдержки обо мне из прессы прежних дней. Мне были присланы перепечатанными - эти выдержки. Я перечел их - и охнул. Оказывается, ничего, кроме брани, не было - за исключением, конечно, "Бронепоезда". Забавно, не правда ли? (...)

Да и Вы в первых строках книги (обо мне) - пишете, что я написал не мало (значит - много?) произведений ошибочных, не выдержавших испытания времени. Какого времени? Десятилетия? И притом Вы отлично знаете, что меня не издавали, а значит, и не читали, и о каком же испытании временем может идти речь? Кроме "Пархоменко", "Партизанских повестей", "Встреч с М. Горьким" - ничто не видело света. А я раньше написал томов 10, не меньше, и кроме того у меня в письменном столе лежит ненапечатанных (не по моей вине) четыре романа, листов 30 рассказов и повестей и добрый том пьес.

Не надо судить о Галилее только на основе его отречения от своего учения, что земля - шар.

Есть истины более достоверные, чем наши отречения".

Это писал Вс. Иванов полвека тому назад. И вот что удивительно. В двадцатые годы пресса дружно его превозносила. В тридцатые подвергала резкой критической хуле, а начиная с сороковых начала замалчивать, сведя все его творчество к одному "Бронепоезду". Поразительно, что замалчивание длится и посмертно...

Всегда и во всем Вс. Иванов был склонен предъявлять счет прежде всего к самому себе. "Легко, конечно, обвинить в ненапечатании романов эпоху, но не трудно обвинить и автора. Эпоха - сурова, а автор - обидчив, самовлюблен, и, к несчастью для себя, он думал, что другие самоуверенные люди - чаще всего это были редакторы - лучше, чем он, понимают и эпоху и то, что он, автор, должен делать в этой эпохе. Кроме того, виновата и манера письма - стиль автора, который он искал непрерывно и ради искания которого не щадил ни себя, ни редакторов",- пишет Вс. Иванов в черновиках "Истории моих книг".

Но при всей своей скромности он не может все беды взвалить на одного лишь себя, сняв их целиком с современных ему критиков, редакторов, издателей. С приведенной выше записью соседствует другая: "Душевно жаль будущих историков литературы, которые должны будут писать о нашем героизме, стараясь в то же время не очернить людей, мешавших этому героизму".

Не случайна в дневнике Вс. Иванова и ироническая запись: "Когда я думаю о смерти, то самое приятное думать, что уже никакие редактора не будут тебе досаждать, не потребуется переделки, не нужно будет записывать какую-то чепуху, которую они тебе говорят, и не нужно дописывать..."