Писатель: Назад в СССР

Телепнев расспросил меня о делах на работе — он всегда это делал, а потом удалился в свою комнату. Для соседей ничего особенного не произошло — Тёма Краснов пришел со смены. Для меня же это было возвращение в прошлое, и как будто вот теперь оно и стало самым настоящим.

Раздобыв ведро и пару тряпок, я навел порядок в своей комнате, а потом подошел к двери, ведущей в комнату родителей, и остановился в задумчивости. Тёма в ней не был лет пять, а я — в десять раз больше. Меня неудержимо влекло туда, и я придумал себе оправдание, что там тоже не мешало бы сделать уборку.

Дверь не запиралась, во всяком случае — с моей стороны. Я просто взялся за ручку и потянул створку на себя. Темно. Повернул выключатель. Люстра озарила небольшое пространство. Кровать-полуторка с никелированными шарами на спинках — в детстве мне нравилось разглядывать в этих шарах свое искаженное отражение. Фотографии предков на выцветших обоях. Зеркало-трельяж. За ним мама наводила красоту. Массивный старинный комод. Будучи совсем малявкой, я любил прятаться там, в нижнем ящике.

Над кроватью висел коврик с рисунком, изображающим оленей на опушке леса. Слезы невольно навернулись на глаза. Я понял, что мне не хватит духу шуршать в этой комнате веником и елозить тряпкой. Погасив свет, я плотно затворил дверь. Пусть все остается как есть. Я помнил, что, освобождая жилплощадь в связи с получением отдельной квартиры, я вывез из родительской спальни все памятные вещи — фотографии, пузырьки с мамиными духами, отцовские книги, ну и письма, разумеется, а мебель оставил новым жильцам.

Спать мне еще не хотелось. Книги, что стояли на полке, лежали на столе и подоконнике я много раз перечитывал. Был, правда, у меня катушечный магнитофон. Я извлек его из тумбы письменного стола, сунул вилку в розетку, включил. Завертелись бобины с пленкой. Задорный голос молодого Робертино Лоретти завопил: «Джамайка, Джамайка!..». Я взял со стола несколько листков, исчерканных моим молодым, еще по-ученически округлым почерком, и завалился на диван, не столько для того, чтобы почитать, сколько — напомнить себе, о чем вообще я писал в этом возрасте.

«Лиззи вздрогнула, метнулась к окну, страх перехватил ее горло, но она уже опомнилась, взяла себя в руки. В мертвенной тишине спальни затихал стон оборванной струны — это лопнул в груди пузырек охватившего ее ужаса. Сердце оплывало в груди девушки, словно догорающая свеча. Она невидящим взором смотрела в окно — на птиц, скользящих под вечерней сутолокой облаков и крутящиеся в прозрачной руке ветра флюгера на городских шпилях, но все это вдруг затмила одна тень. Люц всплыл из многометровой бездны, отделявшей ее окно от мостовой, бледным неулыбчивым призраком…»

М-да, как-то это слабо укладывается в каноны социалистического реализма. Даже если бы я и дописал это в 1975 году, ни один журнал такое бы не напечатал. Следовательно, дописывать этого я не стану. И скучные производственные романы, вроде «Солнцепека» — тоже не буду писать. Пусть все это останется в прошлой жизни. А вот «Откровенные сказки» стоит написать заново. Они народу нравятся. Я с горечью вспомнил свой последний разговор с редактором и задумался над его словами. По меньшей мере, из него можно вынести одну простую истину — если писатель хочет оставаться на плаву до самой смерти, он должен писать то, что востребовано читателем, а не скучную, малопонятную заумь для избранных. В конце концов, если каждый простой читатель от такого будет только рад — что же тут плохого?

Как будто свежий ветер подул в моей простой комнате. Не стоит откладывать дело в долгий ящик. Прежний путь — от заводской многотиражки к коллективным сборникам молодежной прозы, которые не напрасно именуются «братскими могилами», от этих самых сборников к публикациям в толстых журналах, а после долгих мытарств и к авторскому сборнику — слишком долог и мучителен. Надо действовать наверняка. Благо, в отличие от прежнего Тёмы Краснова, который никого не знал в литературном мире, мне точно известно, к кому следует обратиться.

Я вернулся к столу, выключил магнитофон, взял стопку чистой писчей бумаги, ручку и сразу же вывел заголовок: «КОТ, ПЕС, СКРИПАЧ И ПРИВИДЕНИЕ». Это было название самой первой «откровенной сказки», которую я написал в 1979 году, а потом мыкался, пытаясь ее пристроить то в «Москву», то в «Новый мир». Только потом я понял, что такому непритязательному рассказику, с юмором и фантастикой, самое место в журналах-многотиражках, типа «Сельская молодежь» или «Смена», ну или на худой конец — «Искатель».

«Откровенными» эти сказки были названы на волне гласности и то только потому, что в последних историях этого цикла, над которым я работал примерно пятнадцать лет, стали появляться элементы эротики, а первые-то были просто сатирическими. В них я высмеивал грубость и хамство продавщиц в магазинах и официанток в ресторанах, глупость и бюрократизм мелких чиновников, невежество и вещизм городских обывателей и прочие имеющие место в нашей советской действительности отдельные недостатки.