Писатель как профессия

Не хотелось бы повторяться, но потомкам останутся в наследие наши произведения, а не премии. Даже если человек помнит, кто получил премию Акутагавы два года назад или кто получил Нобелевскую премию три года назад – таких памятливых очень и очень немного. А вы сами держите это в уме? Но если у писателя есть хотя бы одна действительно превосходная вещь, прошедшая испытание временем, то она навсегда останется в людской памяти. Был ли нобелевским лауреатом Эрнест Хемингуэй (был) или Хорхе Луис Борхес (а правда, что там с Борхесом?) – вряд ли кто-то обращает на это внимание. Литературная премия может «высветить» определенные произведения, но она не может вдохнуть в них жизнь, но это само собой разумеется.

Навредило ли мне то, что я не получил премию Акутагавы? Я думал-думал и ничего особо вредного для себя не припомнил. Хорошо, может быть, наоборот, от этого была какая-то польза? Нет, особой пользы от ее отсутствия тоже, кажется, не было.

Хотя, я, наверное, все-таки немного рад, что рядом с моим именем не напишут в скобках «лауреат премии Акутагавы». Разумеется, я могу только предполагать, но если рядом с твоим именем специально указывают в качестве титула название дебютной премии, то словно каждый раз напоминают, что ты оказался там, где сейчас есть, только благодаря этой награде. А это немного грустно, как мне кажется. У меня сейчас вообще нет ни одного подобного титула, и чувствую я себя легко и приятно. Я просто Харуки Мураками (и никто другой), и это совсем неплохо. По крайней мере, мне самому неплохо.

Все это не потому, что я решительно настроен против премии Акутагавы (я уже говорил, что ничего такого и в помине нет), а потому, что я – это я, и этого мне достаточно, чтобы писать прозу и скромно гордиться прожитой жизнью. Может, для кого-то это и пустяк, но для меня – очень важно.

Цифра всего лишь приблизительная, но тем не менее – прослойка людей, для которых чтение художественной литературы является повседневной позитивной практикой, составляет примерно 5 % от всего населения. Их можно назвать «читательским ядром». Сейчас часто говорят о все большей потере интереса к чтению и книгам, и это отчасти соответствует действительности. Как я себе представляю, эти 5 % – это люди, которые найдут способ читать, даже если им запретят это делать. Как у Рэя Брэдбери в книге «451 градус по Фаренгейту» – люди спасаются от репрессий, укрываются в лесах и заучивают там книги наизусть… Впрочем, до этого, надеюсь, все-таки не дойдет, и будет достаточно незаметно читать книжку в каком-нибудь укромном уголке. Кстати, я сам, разумеется, тоже вхожу в эти проценты.

Когда ты научился, а затем и привык читать – чаще всего на чтение подсаживаются в детском возрасте, – отвыкнуть так просто не получится. Даже если у тебя под боком YouTube, трехмерные видеоигры и так далее, все равно свободное время (есть оно у тебя или нет) ты проводишь за книгой. Таких людей, как ты, – один человек из двадцати. И пока вы существуете, я не вижу повода серьезно беспокоиться за будущее книг и художественной прозы. Насчет электронных версий я бы не спешил с выводами, но, мне кажется, особых причин для беспокойства тоже пока что нет. Бумага или дисплей (или, как в «451 градусе по Фаренгейту», изустное предание) – тип и форма носителя не имеют такого уж большого значения. Главное, чтобы любители чтения продолжали это делать.

Что лично я могу предложить читателям, какие произведения могу написать, ориентируясь на них?

О чем я всерьез беспокоюсь, так это о себе как писателе. Что лично я могу предложить читателям, какие произведения могу написать, ориентируясь на них? Это серьезная проблема. А все остальное – просто окружающие обстоятельства. Вообще-то пять процентов от населения Японии – это примерно шесть миллионов человек. С таким рынком писатель вполне может себе позволить зарабатывать литературой. Если еще посмотреть, сколько читателей живет во всем мире, то, несомненно, окажется, что их гораздо больше шести миллионов.