Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников

Очень извиняюсь перед Вами в том, что, может быть, не совсем своевременно пишу Вам о совершенной невозможности для меня участвовать в литературном вечере 15 ноября, по многим причинам. Прежде всего — катаральное состояние горла, обычное у меня в это время года и обыкновенно длящееся долго, будет препятствовать мне читать публично. Да и вообще, я думаю, что в настоящее время мне не подобает участвовать в таких вечерах: во 1) читаю я плохо, не обладаю громким голосом и ясным произношением, и совершенно не привык к каким бы то ни было публичным действиям, до такой степени, что никогда не решаюсь читать даже в небольшом кругу знакомых, т. к. прихожу при этом в совершенное замешательство; во 2) самое появление мое на эстраде не может представить для публики ни малейшего интереса, потому что я не пользуюсь в ней никаким успехом. И проза и стихи мои или вовсе не печатаются в журналах, или печатаются неохотно; изданные мною самим книги не находят покупателей, самое имя мое известно разве только весьма небольшому числу людей, чрезвычайно внимательно следящих за всем, что появляется в печати. При таких условиях являться пред публикой было бы с моей стороны большою дерзостью[574].

Вместе с тем, будучи много пишущим поэтом, Сологуб нуждался как в дружеском отклике, так и в профессиональной оценке своего мастерства. В ближайшем литературном окружении он мог читать свои произведения без стеснения. Переезд на казенную инспекторскую квартиру дал ему возможность собирать у себя друзей и истинных любителей и ценителей поэзии.

Сохранилось немало воспоминаний об этом периоде жизни Сологуба — о поэтических чтениях, которые он устраивал по воскресеньям в Андреевском училище. В идиллических тонах вспоминала о быте и бытии брата и сестры Тетерниковых З. Гиппиус:

Он жил с сестрой, пожилой девушкой, тихой, скромной, худенькой. Сразу было видно, что они очень любят друг друга. Когда собирались гости (Сологуба уже знали тогда), — так заботливо приготовляла чай тихая сестра на тоненьком квадратном столе, и салфеточки были такие белые, блестящие, в кольце света висячей керосиновой лампы. Точно и везде все было белое: стены, тюль на окнах… Но разноцветные теплились перед образами, в каждой комнате, лампадки: в одной розовая, в другой изумрудная, в третьей, в углу, темно-пурпуровый дышал огонек. Сестра, тихая, нисколько не дичилась новых людей — литераторов. Она умела приветливо молчать и приветливо и просто говорить. Я еще как будто вижу ее, тонкую, в черном платье, часто кашляющую: у нее слабое здоровье и по зимам не проходит «бронхит». После чаю иногда уходили в узенький кабинетик Федора Кузьмича (он всегда писал свое имя с «фиты»). В кабинетике много книг и не очень светло: одна лампа под зеленым фарфоровым абажуром (в углу лампадка тоже бледно-зеленая)[575].