Пираты Черных гор

– Ваше величество, превращение человека в раба предполагает опустошение его души, – ответил Птероклс. Грас кивнул; это ему было известно. Волшебник продолжал: – Однако мне пришло в голову, что этим превращение не ограничивается. Колдуны ментеше должны оставлять что-то еще. Они не могут опустошить всю душу до конца, иначе рабы стали бы не чем иным, как трупами или животными. Но они не совсем такие.

– Да, немного. Иногда они немного больше, чем животные, – заметил Грас, вспоминая рабов, которые пытались убить Ланиуса и Эстрилду – вместо него.

– Иногда немного больше, – согласился Птероклс – Но теперь мне кажется – и Алее тоже, – что опустошающее заклинание не единственное, которое используют колдуны ментеше. Мы предположили, что здесь не обошлось без маскирующего заклинания. Часть настоящей души остается в рабе, но она спрятана даже от него самого.

Грас задумался, затем медленно кивнул.

– Звучит логично. Что, конечно, не означает, что это правда. Но твои слова показались мне убедительными. Твое знание, может быть, стоит того, чтобы развивать его дальше. Я верно понял: ты и Алса, вы вместе разгадали все это?

Наконец король Грас мог назвать имя колдуньи, не вздрагивая при этом. Он также мог произнести «Алса», не испытывая страстного желания увидеть эту женщину... Разве в такое прежде можно было поверить? Люди говорят, что разлука делает сердца горячее. А если все же сердца остывают и вы оба перестаете интересовать друг друга? Такова была печальная истина, связанная с человеческой природой, но теперь Грас не мог ее отрицать. Это случилось и с ним.

Птероклс сказал:

– Да, мы начали работать над этим в Пелагонии. С тех пор я добавил некоторые новые, так сказать, штрихи. Вот почему я так хочу вернуться в город Аворнис и испытать заклинания на рабах.

– Я понимаю, – произнес Грас. – Но я также понимаю другое: пока идет военная кампания, ты нужен мне здесь. Мы отправимся назад осенью, если все сложится так, как я предполагаю. За это время рабы никуда не денутся.

Птероклс неохотно развел руками. Ему ничего не оставалось, как согласиться с королем.

18

Король Ланиус давно интересовался рабами. Они были людьми, у которых отняли большую часть их человеческого начала и низвели к мрачной, затемненной границе между человеческой и животной жизнью. Существование рабов невольно заставляло остальных людей думать о том, что на самом деле означает быть человеком.

Был случай, какой-то раб попытался убить Ланиуса. Конечно, им двигал не обычный приступ животной агрессии. Это был Низвергнутый, действующий через раба, управляющий им, как кукловод своей марионеткой. С того дня Ланиус стал воспринимать рабов иначе. Они уже не поражали его воображение тем, что были полулюдьми и одновременно – полуживотными. Вместо этого он видел в них орудия Низвергнутого: такое огромное количество молотков, пил и ножей (о да, ножей!), которые можно всегда пустить в дело, когда у изгнанного бога появляется в этом необходимость.

Но разве орудия сами по себе интересны?

С тех пор как рабы попытались убить его и Эстрилду, король стал уделять им гораздо меньше внимания, время от времени убеждаясь, что те, кто еще находился во дворце, не смогут выбраться и попытаться сделать что-нибудь подобное. Он не мог понять, что за внезапный прилив любопытства привел его в комнату, расположенную над темницей, в которой они были заперты. И теперь он взглядом искал небольшое смотровое окно.

Так или иначе, Ланиус приступил к наблюдению. Едва он сдвинул изразец, закрывавший окошко, как в ужасе отшатнулся назад. Густой, тяжелый смрад проник в его ноздри. Что и говорить, рабы не заботились о чистоте.

Они вообще ни о чем не заботились. Двое растянулись на матрасах на полу. Третий оторвал кусок от буханки и запихнул его в рот грязными руками, затем набрал чашку воды из ведра и запил ею хлеб. Очевидно, вода долго не задерживалась в его организме: он пошел в угол комнаты и там облегчился. Рабы имели привычку поступать именно так. В комнате имелись ночные горшки, но они редко пользовались ими. Все это, а также запах давно не мытых тел – рабы часто отказывались мыться, – не могло не способствовать появлению жутчайшей вони, от которой у наблюдавшего за ними Ланиуса едва не слезились глаза.

Раб начал было укладываться на пол к своим товарищам, но внезапно остановился. Вместо того чтобы лечь, он уставился вверх. Неужели его внимание привлекло смотровое окошко? Ланиус не думал, что мог себя обнаружить случайным шумом. Рабы, казалось, были в состоянии ощущать на себе чьи-то взгляды. А может быть, рабы здесь были ни при чем. Что, если это был Низвергнутый, смотрящий через них?