Пирамиды астрала

Я уселся с улыбкой блаженного идиота. Как, однако, приятна эта простая радость при встрече. Даже не ожидал от себя, что буду так восторгаться при виде Любочки. Она ведь, в принципе, очень милая и непосредственная, и иначе, как Любочка, её никто не мог называть. Если бы не надо было с ней непосредственно работать и выслушивать поток никчемной информации, постоянно исходящий от нее, то наши рабочие отношения вполне могли бы быть радужными. Ну ладно, сейчас лучше не вспоминать все эти её ляпы — всему свое время. Я вытащил из сумки пакет с подарками, вытряхнул бумаги, диски и флэшку на стол, и взял направление в кофейную комнату, где уже собрались все наши ребята…

***

Где-то ближе к обеду я сообразил, что надо позвонить Федьке, моему давнему школьному приятелю, который сейчас работал мэнээсом (так мы сокращаем младшего научного сотрудника) в лаборатории Полевой физики. Институт физики занимал крыло, примыкающее к главному корпусу академии прямо с нашей правой стороны. Так что, для общения, нам, как лабораторным мышам, было достаточно пробежаться полста метров по переходам и лабиринтам здания-монстра отечественной науки.

В нашу компанию старых друзей входил еще и третий приятель — бывший одноклассник: Славка, который тоже работал мэнээсом, но совсем в другом месте — лаборатории Нейрофизиологии мозга, института Экспериментальной медицины. А этот институт, хоть и входил в систему академии, но как-то боком — совместно с Минздравом и, наверно поэтому, был расположен на отшибе — в полукилометре от основного корпуса. Так что, встретиться со Славкой было просто невозможно без выхода во внешнюю среду околонаучного пространства, которая не всегда была благоприятна для хлипкого научного брата.

Начинать обзванивать приятелей надо было с Федьки. Мне вспомнилось, что еще до моей поездки за бугор, у Славки что-то закрутилось на любовном фронте и, судя по вечно отсутствующему виду и голосу — весьма серьезно. Я даже стал опасаться за целостность нашего мальчишечьего клуба трех разгильдяев. Ведь известно, что мужская дружба может выдержать все что угодно кроме разрушающего влияния женской любви.

Федька откликнулся сразу, как будто только и делал, что сидел у телефона и ждал моего звонка.

— Федор Игнатьевич Карасин, лаборатория Полевой Физики! — бодро и официально пробасило в трубке.

Федька, как всегда, выпендривался — и не надоест же ему! Я выдержал паузу, а потом ехидным вкрадчивым голосом произнес:

— А где ваше «Алё» многоуважаемый, или я смею разговаривать с автоответчиком?

— Ах ты паршивец! Не смей отождествлять меня с какой то машиной! — заорал радостно приятель. — Прибыл таки в родные пенаты!

— Как насчет обеда? Если не занят, давай, через пятнадцать минут в главной харчевне.

— Может для девушек я и занят, но для друзей являюсь по первому зову, как неотложка! Короче, с приездом! Хороший праздник, как известно, начинается с обжорства!

— И кончается под столом! Все, встречаемся внизу! Пока, лаборатория Полевой Физики! — не удержался я от шпильки и бросил трубку, пока оттуда не раздалось в мой адрес что-нибудь покруче.

На радостях я выскочил в коридор, как черт из табакерки, и козлом, вприпрыжку прогрохотал по лестнице вниз. Ещё на дальних подходах к столовке в нос ударил едкий запах то ли прошлогодней квашеной капусты, то ли вареной маринованной свеклы. Это было что-то! Я даже притормозил, ностальгически прикрыв глаза и прислушиваясь к отдаленному эху сгружаемых в лотки алюминиевых вилок-ложек, глухому звону мутных граненых стаканов и грохоту двигаемых по керамической плитке железных стульев. Как, оказывается, давно я не прикасался всей душой к этой милой совковой действительности! Тут сзади кто-то подхватил меня под руку, и я услышал все тот же веселый бас.

— У Вас случайно не обморок от отравления запахом? Может нам лучше прогуляться до МехФизовской столовки? Там, не в пример, лучше готовят.

— Федька, ты ничего не понимаешь! Я просто балдею! Четыре месяца без родной среды обитания! Я истосковался! Где ты во всем мире еще найдешь этот, уходящий в небытие, дух подлинного равенства трудового народа, когда в одной столовке, совершенно одинаково, могли отравиться великий академик и распоследний студент-двоечник!

— Ну и пафос попер! Ты чёго-то совсем там, за границами, сбрендил.

— Нет, Феденька! Эти кривые вилки, этот прокисший рассольник и компот из чего-то бурого и склизкого! Эта столовка уже последняя, даже у нас, в академии, у которой вечно нет денег на переоборудование. Все маленькие институтские едальни уже такие же причесанные, как на западе. Эту столовку надо объявить заповедником и достоянием всего трудового народа! Слушай, если я сейчас не увижу толстых теток с поварешками, хмуро молчащих на своих постах на раздаче, как караул у мавзолея, у меня случится истерика! — просипел я, хватаясь за сердце.

— Эк тебя бедненького проняло! — ржал Федька. — Тебе б в театре Хамлета играть!

— Да-да, — прочувственно вздохнул я и продекламировал. — Тупи аль не тупи, а жрать охота!