Пирамида

— «Согласно работам Джексона, Треймана и Уалда, дифференциальная вероятность распада поляризованного нейтрона определяется выражением… — И гнусавым, ехидным голоском стал читать уравнение: — Дэ-вэ, деленное на дэ-е-по-е дэ-омега-по-е дэ-омега-по-ню…

Мы молчали и ждали, чем он кончит. Витька аккуратно положил передо мной листок и засмеялся.

— Парни, — сказал он, — вообразите на минуточку, что один из этих джексонов, трейманов и уалдов чуть-чуть ошибся. Ну, скажем, вместо дэ-е-по-ню поставил дэ-е-по-кси… Я, конечно, того… немного преувеличиваю, но предположим на минуточку, что я прав, мог же кто-нибудь из них ошибиться? Может быть, в тот вечер Джексон был в плохом настроении или от Треймана ушла жена, да мало ли причин может быть… мог же ошибиться кто-нибудь из этих ориров, сардов, крюгеров, на которых вы ссылаетесь? Ведь в нашей работе десятки таких фамилий. А если поглубже копнуть, то и сотни… А ведь фамилии-то принадлежат человекам, которым, как известно, свойственно ошибаться. Но мы-то исходим из того, что все эти формулы, уравнения, теоремы — стопроцентная истина, пересмотру и обжалованию не подлежащая… Нуте-с?

И он с каким-то торжеством посмотрел на нас.

— Дальше, — спокойно сказал Ольф.

— А дальше то, что я говорю «пас». И вам советую сделать то же. Ничего у вас не получится. И кому все это нужно? Чего мы добьемся? Только угробим время и здоровье. Это же просто смешно. Мы же недоучки, дилетанты, кустари. И вообще надо быть круглым идиотом, чтобы заниматься релятивистской теорией. В ней же никто ни хрена не смыслит. Одни сплошные гипотезы и предположения. И вы всерьез уверены, что выберетесь из этого болота сухими, да еще и откроете что-нибудь? Беретесь соревноваться с Ландау, Понтекорво, Гелл-Манном, Швингером? Может быть, вы и Эйнштейна возьметесь опровергать?

— Если понадобится — почему бы нет, — сказал Ольф.

Витька смотрел на нас.

— У тебя еще что-нибудь есть? — спросил Ольф.

— Да, — не сразу сказал Витька. — Я женюсь.

— Это на ком же? — безразлично поинтересовался я.

— На Тане.

— Тогда тебе надо говорить — не женюсь, а выхожу замуж, — сказал Ольф.

— И ты уже предложил ей руку и сердце? Тебе ответили согласием? Назначили день свадьбы?

Витька молчал.

— Что, начинаешь устраивать свое будущее? — продолжал Ольф. — Московской прописки захотелось? Приличной жратвы?

Витька молчал.

Ольф приподнялся и перегнулся через стол, глядя прямо ему в глаза, и негромко спросил:

— Как жить-то будешь, человек?

Тогда Витька поднялся и вышел.

Месяца через два была его свадьба. Виктор встретил меня в коридоре и пригласил нас обоих. Я сказал, что мы не придем. Он только беспомощно пожал плечами:

— Ну, как знаете…

11

Два дня я еще пытался работать, а потом не выдержал и пошел к Ангелу. Его не было — уехал в Дубну. «По твоим дурацким делам», — сердито сказала мне Нина, его жена. Я молча проглотил «комплимент» и вернулся к своим выкладкам.

Аркадий сам пришел ко мне в тот же вечер, в двенадцатом часу. В руках у него была тощая картонная папка с моими выкладками.

— Привет, — сухо бросил он, сел за стол и стал развязывать папку. — Давай поговорим.

— Давай, — согласился я, чувствуя, как отвратительно заныло где-то под ложечкой.

— Прежде всего я хочу кое о чем спросить тебя. — Аркадий протянул мне листок. — Это уравнение ты хорошо проверил? В частности — некоммутативность операторов исключается?

— Да.

— Отлично, поедем дальше.

Он задал мне еще несколько вопросов, я обстоятельно ответил и со страхом ждал, что он скажет. Аркадий не торопился. Он долго разминал сигарету, закуривал, разглядывал меня и был таким серьезным, каким я никогда его не видел.

— А теперь слушай меня внимательно, — наконец сказал он. — Я не могу гарантировать, что в вашей работе нет ошибок. Многое сделано слишком приблизительно, многое надо было бы проверить тщательнее и строже. Не ваша вина, что вы не смогли этого сделать, и это, конечно, ничего не меняет. Но я не вижу в вашей работе никаких ошибок, — отчетливо сказал он. — Больше того — я уверен, что их нет.

Я засмеялся.

— Здорово! Если быть логичным, придется признать, что мы совершили гениальное открытие. Мы доказали, что четность сохраняется даже при слабых взаимодействиях. Ничего себе… Значит, Ли и Янг зря получили Нобелевскую премию? Если уж им дали ее за свержение закона сохранения четности, то что же нам полагается за восстановление этого закона? Может быть, две Нобелевские премии? А как же знаменитый эксперимент с кобальтом-шестьдесят? Его мы тоже опровергли? Интересно, каким образом? Простым росчерком пера? Ха-ха… Ну почему ты не смеешься? Разве это не смешно?