Пирамида. Т.2

Оба с опущенной головой, они сами не знали куда шли, и, видимо, стыдясь своей немочи перед Дуней, бывший теперь ангел ни разу не взглянул в слегка поблекшее, по-осеннему высокое, в немыслимую даль зовущее небо. Тем больней напоминал он ей нездешнюю подбитую птицу, что попрыгивает с кочки на кочку, подпираясь сломанным крылом.

Первое время шли, взявшись за руки, в молчаливой беседе ни о чем, как в те блаженные ночи их обоюдного первоузнаванья. Твердо помнилось, что нигде не пересекали колючих заграждений либо зон сторожевой охраны, но глубокой содержательности было исполнено каменистое пространство кругом, поросшее курчавым лишайником вперемежку с кочками жесткого серо-зеленого злака и сверху дополнительно накрытое непроницаемым чехлом маскировочной тишины. Не виднелось следов чьего либо обитания — не только телеграфных столбов либо мачт электропередачи на горизонте, но и тропки пешеходной поблизости, поэтому подобная глушь могла запросто оказаться закрытым, понятно — чьим, полигоном особой секретности для испытаний знамений высшего порядка вроде вещих комет или полярных сияний с апокалиптическим уклоном, что и настраивало Дуню на ожидание какого-то чрезвычайного акта. Так сильна была ее убежденность, что по логике вымысла полагалось бы создать авторитетную междуведомственную комиссию для выяснения, где в перенаселенном Подмосковье могло обретаться настолько уединенное, возможно, даже без отделения милиции, горное плато? На деле же ничего особенного не было в указанной местности, просто бесплодная пустошь, а в полукилометре оттуда находились карьеры, откуда брали песок и щебень для текущего строительства. Но именно на этом примере самозащитной Дуниной способности к волшебному преображению действительности наглядней всего раскрывается механизм ее необузданных подчас видений, образовавших в сложном взаимодействии мнимый спектакль предлагаемого повествования.

По всем признакам где-то здесь должно было произойти ее последнее, завершающее план, целительное чудо. К тому моменту путников догнала и кому-то там понадобившаяся его четвероногая свидетельница, с запозданием отыскавшая себе проход на кручу по ступенькам корневищ, так что к предназначенной точке шли уже втроем. Вслед за Дуней в качестве ее тени циркульно шагал Дымков, а за ним уже тенью тени и на всякий случай поодаль плелась отвергнутая собака. Сколько ни шли, ничего ценного не попадалось на глаза, пока внезапная, прямо под ногами не объявилась находка. На кремнистом, с тусклым отблеском, взлобье красовались расклонившиеся в послеполуденной истоме, словно войлочные кустики неказистой полусорной травы, но роднее не было у Дуни растеньица на свете... и та же скрытая от мира прелесть таилась в нем, что и в уединенности ее укромного, навсегда ныне утраченного уголка на Глухоманке.

— Смотрите, Дымок, прелесть какая! Это у нас кошачьи лапки называются... — на коленях говорила Дуня, кончиками пальцев оглаживая суховатые, бледно-розовые соцветия, и вдруг с нежной гордостью за все равно, все равно хороший мир спросила у стоявшего за спиной Дымкова, найдется ли у них там, в пучине несовершившихся времен, хоть одна такая же и тоже без запаха, милая малость, чтобы захотелось вернуться сквозь сто тысяч лет пути ради единственного к ней прикосновенья?

Как она пожалела потом, что не собрала букетика на память, впрочем, и не успела бы. Ужасный вихрь, прошумевший над головой, чуть не опрокинул Дуню наземь. Она обернулась к Дымкову, вздрогнула, обрадовалась, испугалась самому объему исполнения желаний. Некогда стало спрашивать, что собирался он делать простертой рукой — Дунины цветики благословить на прощанье или на ощупь исследовать предвестно напрягшееся пространство. Но вот жгучий пропеллерный ветер сорвался с пальцев, повергая в трепет все впереди себя, он гнул подвернувшийся низкий карликовый соснячок, гнал летучий осенний прах, так что зыбкая свистящая дорожка простерлась вдаль и спирально заструился воздух в силовом поле воскресшего могущества.

— Уходите, уходите скорей, пока не поздно. Я знаю, нас завтра же истребят, распнут, уничтожат, но пусть, уйдите!... — закричала Дуня и делала смешные движения, словно вталкивала его на подножку стронувшегося трамвая. — В дорогу, в дорогу!