Слишком уж походило, что обласканное им, юное и неумелое с виду, а возможно, и бесполое существо вознамерилось поймать его, Сорокина, на обыкновенную
– Но, дорогая моя, – сострадательно заулыбался Сорокин, позволяя куску мяса остывать на вилке, – боюсь, что наши переговоры заходят в тупик неожиданных философских разногласий! Допускаю, что поколенье наше, на свое счастье, не доживет до окончательных достижений разума, после чего ему уже нечего будет открывать, но... и ваш уважаемый родитель, помнится, ветеран чего-то такого, наверно, посвящал вас в ведущую доктрину века, что в мире нет вещей непознаваемых, но... единственно допустимая неисчерпаемость его заключена лишь в безграничности слагающих, но порознь вполне постигаемых элементов! – На деле он растянул сказанное чуть ли не втрое длиннее, выкраивая время на разгадку Дуниных секретов. – Словом, этого не бывает, и давайте не будем играть втемную... не так ли?
Надо своевременно отметить не свойственное Сорокину заключительное присловье, попадавшуюся нам ранее опознавательную примету чьего-то постороннего присутствия, вскорости и подтвердившегося. Все же, несмотря на некоторую привычку и пока не миновал начальный спазм, Сорокин диковатым, обращенным взором созерцал странное, внутри себя, отнюдь не послеобеденное стеснение, как и должно происходить в любом помещенье, не рассчитанном на двоих, по счастью, явление не сопровождалось частой икотой, как оно исстари наблюдалось у бесноватых крестьянок в России.
– Простите, вы что-то хотели сказать, фрекен? – чуть оправившись, но еще неуверенно справился режиссер.
– О, наверно, вы правы! Я зря понадеялась!.. Вещь моя не стоит
Примечательно, что находившегося в переуплотненном состоянье, перед очередным сеансом чревовещания, Сорокина не на шутку встревожила возникшая вдруг угроза потерять нéчто, почти
– Зачем же раньше срока впадать в отчаянье?.. Наш с вами настоящий разговор в сущности и не начинался, – можно сказать, вдвойне захлопотал он, обрушил на нее целый поток фраз, зачастую невпопад из-за мучительно двоившегося вниманья. – Вам нечего стесняться, каждый продает, что может, а в обширном хозяйстве у волшебника всякий
Пытливым умам современности предоставляется оказия пополнить ценными соображениями все еще довольно скудные сведения о природе демонов. И в частности, зачем понадобилось Шатаницкому снова прибегать к недостойному приему, столь унизительному для полувсемирного режиссера, пускай даже безопасному для его здоровья, вместо того чтобы явиться в зримо натуральном виде, как оно бывало с магами и пророками древности, также с виднейшими нашими деятелями, причем не только в крайнем их подпитии. Остается предположить, что, случайно находясь поблизости, не удержался принять участие в интеллигентном разговоре на скользкую темку. Но, по-видимому, профессорское обличье висело у него дома, в стенном гардеробе на Трубе, и буквально ради нескольких сентенций, да еще при московской нехватке такси, ему просто некогда было смахать за ним взад-вперед, так как в связи с принятием нового варианта ему все равно предстояло вскоре исчезать вслед за Дымковым и его нынешней обольстительной хозяйкой.
– Не спешите же, фрекен, времени у нас достаточно, – после некоторой паузы, когда поулеглось внутри, сказал Сорокин, – а лучше давайте обсудим сообща. Я ничего не возьму даром, но по некоторым источникам, сам дьявол при покупке стремится посмотреть товар, так сказать, прикинуть его на вес в ладони.
– А если он вовсе и не весит ничего? – с неуверенной мольбой протянула Дуня, но опять, опять как бы влажная жемчужинка блеснула сквозь дрожащие ресницы в ее чуть прищуренном глазке.