Пирамида, т.1

Вскорости самовар шумел на столе посреди небогатого, зато щедрого у запасливых старушек угощенья, и сама она, странно помолодевшая в предвиденье близкого чего-то, почитаньем своим поминутно уличала батюшку в его потусторонней принадлежности. Тот, сокрушаясь о своем вынужденном самозванстве, тем не менее по отсутствию иного места для ночевки принимал эту простецкую дань веры и благочестия. Впрочем, жаркий сумбур в голове и ломота под лопаткой уже клонили старика на бок, когда в добавленье ко всему женщина стала стелить ему коечку сына, который во углубление своего отступничества от великой доктрины даже не пытался разъяснить матери ее заблужденье.

– Я сам, пусти, я сам... – за руки хватаясь, вполсилы отбивался о.Матвей. – Половичком прикрыли бы меня в уголку, мне и хватит!

Несколько суток затем продолжалось бредовое бегство в том же, что и наяву, направленье. Настигающие голоса гнали его по сумеречной равнине без неба и дорог, пока не проваливался в спасительную яму забытья. В передышках просветленья неизменно заставал вблизи свою милосердную самаритянку. Светясь изнутри, поила ниспосланного ей постояльца обжигающим отваром малины с какой-то райской травкой пополам. Лишь одержимость подвига да ожиданье наставленьица помогали ей держаться на ногах.

Подобно основателям всемирных религий о.Матвей тоже, хотя и с меньшими успехами, пробовал смастерить из наличных богословских символов некое универсальное уравнение, куда вписалась бы подноготная суть всего на свете. Сооружения его с легкостью карточных домиков рушились при легчайшем дуновенье разума: галлюцинаторное, давеча, раздвоенье истины служит тому примером... Впрочем, здесь он исходил из церковного предания о так называемых последних временах с воцареньем тысячеликого Антихриста. Было предсказано также и постепенное, логически неуязвимое и почти ускользающее от внимания созревание человечества к перемене духовного подданства в обмен на обольстительные дары науки, техники и комфорта. Особо чувствительных наблюдателей, вроде о.Матвея, и впрямь смущало странное совпаденье некоторых черт современности с опознавательными вехами грозного преддверия, вроде всеобщего упадка веры, кровопролитных войн, нарожденья лжепророков, раннего оскопления душ наряду с ослепленьем возгордившихся умов, возрастающего могущества, направленного к самоистребленью и многого другого – вплоть до пугающего портретного сходства нового владыки, скажем, в лице всегубительного Армиллия, кое с кем из деятелей эпохи.

Рясофорному вятскому мужику не под силу было одолеть сей наиболее грозный мистический диамант во всех его темных гранях, – для постижения Господней логики поневоле приходилось переводить его на язык родных осин. Казалось бы, как порешился Он, когда-то бичом изгнавший осквернителей из храма, ныне беспрекословно отдавать на разор и посмешище свои запустелые алтари? Значит, приспело ему время отстраниться от опеки, оставить людей наедине с собою, чтобы без принудительного напоминанья колокольного избрали себе завершающую щель бытия, как и средство к ее достиженью. В системе Матвеевых образов, как оно следует из сто пятьдесят первого псалма, пришел срок великой смены, и вот Христос покидает земное царство, уступая его во временное владенье антиподу своему. Иначе как смог бы он, в смысле совести, вечной мукой карать окаянных деток за преступленья, содеянные при его всевидящих очах, под двусмысленный шепот евхаристии? Пожалуй, даже малость запоздал с уходом, ибо по всем показателям в обрез оставалось сроку до второго пришествия, когда осуществится итоговый эпилог христианской эры... Словом, по о.Матвею, хотя бы из чисто престижных соображений инициатива расставанья должна была принадлежать Христу, на поверку же все получалось наоборот, о чем свидетельствовало постигшее о.Матвея на одре болезни крайне знаменательное, почти пророческое виденье, пожалуй, даже не уступающее описанным на острове Патмосе.