Сбивчиво, с нарушением пунктуации местами, однако не логики, тот продолжал допытываться, что именно, давно подлежавшее сдаче в социалистический утиль, ездил он давеча прятать от революции. Подобный допрос, да еще в неподходящем месте, мог показаться приметой помешательства, если бы не содержавшееся там философское зерно, и о.Матвей догадывался – что здесь имеется в виду. Вторичная его попытка отшутиться вызвала у следователя нетерпеливое содроганье губ, – было жизнеопасно сейчас мешать его сосредоточенному, истинно гамлетическому раздумью – с той существенной разницей от принца датского, что здесь ставился вопрос не столько о себе, как о всем человечестве вместе с собою: годится ли и вообще достойно ли оно в нынешнем своем виде для воплощения всеисчерпывающей идеи?.. Или же, подняв на воздух со всей его мещанской начинкой, надлежало отправить как брак в переплав природы для полученья когда-нибудь лучшего варианта?.. Нет, по сравненью с о.Матвеем, который с непривычки уже почитал себя умершим, этому сорвавшемуся с орбиты человеку всего какой-нибудь шажок оставался до краешка, откуда поди уже видать, как от дыханья бездны травка полощется на гривке, и ничто, пожалуй, не выдавало с такой наглядностью его необратимую крайность, как обвисшая на обветшалой нитке пуговица шинели. В той последней стадии речь шла скорее –
– Ну, желаю тебе, бывший человек, скорого успеха в твоем долгоискательстве, – мысленно покивал ему о.Матвей, с поразительной сноровкой на сей раз, несмотря на возраст, горб и усталость, проникая на свободу через каменную дырку.
Правда, сил еще хватило улицы на полторы, потом с нескольких концов враз прихватила жестокая стариковская немочь. Прошло немало времени, прежде чем поутихли внутри испуг и сердцебиенье. После передышки в укромном уголке за дворовой помойкой у проходных ворот, батюшка на подвернувшемся автобусе доехал до конечной остановки. Почти впритык к ней отыскался закрытый павильон трамвайной линии с уцелевшими скамейками внутри, весьма подходящими приткнуться на часок отдохновенья, но такие сквозняки через пробоины в сплошном стекле гуляли там, шевелили бумажный сор на полу, что немудрено было бы проснуться на том свете. В утешенье виднелась вблизи огороженная площадка важного строительства, судя по высоте забора, кстати, разобранного в одном месте для временного прохода грузового транспорта: не успели зашить по случаю наступавшего выходного дня. В пролом виднелись уцелевшие от поквартального сноса и, очевидно, пустовавшие теперь строеньица. С подобающей оглядкой, не без риска напороться на собак, то и дело взмахивая руками на скользких ломтях колесами нарезанной глины, о.Матвей вошел поискать немедленного пристанища – приученное поваляться часок после обеда тело Матвеево грозилось замертво рухнуться прямо в колею под ногами. Поначалу приглянулась утешная такая хибарочка, при ней обреченная сиренька с уже набухшими было почками, но, как легко было убедиться еще с крыльца, укрытое от посторонних взоров местечко давно было облюбовано здешними тружениками для всякого рода неотложных посещений: нечего было и думать добраться до середины. Зато по соседству оказались штабелями сложенные под навесом продолговатые ящики с неведомым грузом, причем лежали исключительно плотно, без щелей, вдобавок укрытые каменной стенкой с предполагаемого изголовья. По Господнему произволению, как раз на уровне плеча отыскалась там подходящая, словно в сотах, ячейка для лежачего пребывания в ней невзыскательной особы среднего роста. Кстати, водоразборная колонка, от прежних жителей, виднелась поблизости, так что лучшего-то, также в смысле закалки на свежем воздухе, и желать было бы совестно... Подкрепясь из наличного провианта, о.Матвей обновил свою нору и, после некоторой притирки расположась на новоселье согласно предоставленным габаритам, не без горечи возблагодарил создателя за ниспосылаемое здоровье, потребное вынести до конца радость земного существования. «Абы и далее не хуже, да продлится милость твоя во веки веков!»