Пирамида, т.1

– Зато знаю, где копать надо, – отвечал другой, наливая себе остатки. – Затвердили из букваря, дескать, не боги горшки обжигают, после чего искоренили ихнего брата сверху донизу. И вроде всякому открылась зеленая улица прямиком хоть во всевышние, но стало проясняться с кровью пополам, что качественные горшки творить дано богам гончарной отрасли, да и саму глину месить тоже своя божественность требуется. Открыл некий светоч ума, что вовсе без обжига производство посуды дешевле обходится... А раз имущество по всей земле будет всеобщее, значит, вовсе бесхозяйское, то есть полностью ничье, то и должно погибнуть без присмотру. У прежнего-то хозяина, почитай, в кажном пальце, в суставе кажном имелся хозяйский глаз: соринку не упустит, без которой тысяча не получается. Я к тому, что прежний-то хозяин мошну как килу на груди носил, бедой да болью к самому горлу подвязана, и чуть не смикитил вовремя, глянь, уже нищая сума на шее мотается: гуляй по миру, купец, закаляй здоровье! В бывалошное время сдохнет корова, веху объемшись, так ведь бабы землю с горя грызли, на всею волость голосили, по кормилице убивалися, в районе у нас позапрошлую зиму осьмиэтажный универмаг со всею начинкой дотла выгорел, так веришь ли, поп...

Дальше последовал рассказ, как наехала комиссия из семи начальников, сплошь в ладных бекешках и с портфелями, покачала головой, а убедившись в натуральности происшествия, зашла для составления отчетной бумаги, также по причине морозной погоды в соседнюю ресторацию, откуда через часок-другой, заметно порозовевшая, отбыла в обратном направлении без пролития единой слезинки. Здесь, заслышав подозрительные шорохи по фанерной стенке снаружи, рассказчик благоразумно воздержался от показа обнаруженной им собаки, хотя были всего лишь утратившие терпенье малыши. Собеседники поднялись одновременно, о.Матвей не без усилия преодолевая круговую неустойчивость.

Самому себе отвечая на ту главную, непрестанно угнетавшую его мысль о приблизившейся развязке, батюшка коснеющим языком и совсем уж непонятно распространился насчет единственного теперь шанса на спасенье человечества в том плане, что поелику сердце детское есть наиболее достойное Бога, опять же обжитое его жилище, то в решительный миг перед отменой мирозданья, может быть, и устрашится вернуться в свое царственное ледяное одиночество, в котором пребывал до изобретения людей.

– Смотри, и выпил-то пустяк, а сила какая! – вздохнул о.Матвей и признался виновато, что хоть и окосел малость, зато душе просторней стало, как Ионе по выходе из чрева китова. Развезло его не столько от вина, как от нахлынувших переживаний.

– Надоть тогда закрепить, чтобы обратно не развязалося, – посмеялся его открытию чернявый мужик и протянул о.Матвею чудесную склянку пополнить достигнутое.

Тот и сам понимал, что лишнее, но ввиду предстоящего хотелось запастись солнышком на черную ночку впереди. После чего долго кружил перстами над лакомой снедью, не решаясь без дозволения.

– И солона твоя рыбка, а хороша... аккурат для нашего брата в гоненье. Главное, ее много не съешь, а там испил водицы и опять вроде досыта... – утрудившимся языком хвалил он, не сводя глаз с хозяина. – Не разоряю я тебя?

В ответ карусельный директор поближе придвинул ему бумажку с копченым рыбцом:

– Ничего, ты ешь-закусывай, твоя дорожка дальняя. Тут земляк знакомый оказался, по снабженью полярного ледоходства работает, а при хлебном-то деле как не спроворить по оказии! – и головою смятенно покрутил, что от своего же добра ровно крысы подпольные пользуемся – кто чего утащит. – Ешь, поп, это твое, Бог даст, еще втихую украдем! Хлебушко воровать не зазорно.

Через входное отверстие взглянув на часы в конце аллеи, хозяин допил плескавшееся на донышке, чтоб не маячило, и стал сворачивать остатки истинной, по Матвееву замечанию, Валтасаровой трапезы. Так хорошо сиделось обоим, словно на горе с окрестным обозрением, вся житейская тщета где-то внизу, под ногами. Нетерпеливая детвора засматривала снаружи к ним в укрытие, а чего-то главного пока не обсудили.

– Россиюшка-то наша славно полыхнула... костерок всех времен и народов! – для затравки похвастался о.Матвей, но щемящая нотка прорвалась сквозь блаженное пьяное безразличие. – Глянько сь, в полмира зарево и, считай, двадцать годов соседушки налюбоваться не могут на корчи наши, хоть и обмирают со страху, заслоняться не поспевают от искры! Иная державка помельче в пятилетку прогорела бы... чайника не скипятишь: уж и пепелок простыл, одни пуговицы казенные светятся. А нашенской гореть да гореть... не утихнет наша с тобою боль, пока вся середка вчистую не вытлеет – прочим в острастку, чтобы правдой-то впредь не баловалися.