Пир потаенный

Он заставляет дрожать от ужаса, но делает это таким образом, что читатель обязательно задается вопросом, почему он нашел ужасным то, что только что прочел. Фармер заставляет смеяться, и вновь спрашиваешь себя, почему ты засмеялся. Он заставляет желать определенной развязки, и ты спрашиваешь себя, почему. Короче, он без конца ставит вопросы: по поводу иной верности, обо всех существующих проблемах секса, насилия, о вкоренившихся в сознание людей предрассудках: будь то непривычные для нас блюда из личинок насекомых или помощь третьему миру, одежда или охота, необходимость паспортной системы или проявления признательности, любовь или атомное оружие…

Бог мой! Я как-то совершенно забыл задать ему один вопрос: вдруг он тоже марсианин?

Теодор Старджон

Шерман Оукс,

Калифорния, 1969 г.

Повелитель деревьев

Замечание автора

Хотя мой издатель настаивает на публикации этого романа под моим именем, на самом деле речь идет о десятом томе «Записок лорда Грандрита», лишь обработанных мной для этой публикации. Я посчитал разумным избавить текст от слишком специфического британского маньеризма и англицизмов, дабы облегчить труд читателя.

Кроме того, я нарочито исказил географические координаты пещер Девяти, исключительно в целях безопасности тех, кто, прочтя эту книгу, ринется на их поиски.

Филипп Жозе Фармер

Уж теперь-то Девять должны были считать мою смерть окончательной.

Я не знаю, видел ли летчик истребителя мое падение или нет, но он, вероятно, был полностью уверен в моей гибели, если не позаботился проследить за мной до конца. Он должен был думать, что если взрыв и пощадил меня, то падение с высоты уже прикончит наверняка. Мне предстояло пролететь не менее трехсот пятидесяти метров, прежде чем превратиться в раздавленную галету на каменистом берегу Габона. Не лучше был и другой вариант. В момент прикосновения поверхность Атлантики обещала быть почти такой же мягкой, как и закаленная шеффилдская сталь.

Боюсь, этот пилот не знал, что некоторые люди переживали еще более головокружительные падения. В противном случае, не полагаясь на авось, он должен был спикировать за мной до самой поверхности воды и убедиться своими глазами в моей гибели В 1952 году один русский, выпав из сбитого самолета, прокувыркался вниз без парашюта с высоты 6600 метров и упал в овраг, доверху заполненный снегом. Он даже ничего себе не сломал. Другие выдерживали падение в снег или в воду с высоты в 600 метров и больше. Конечно, это были исключительные случаи. Но они были!

Пилот, вероятно, ограничился лишь тем, что доложил по радио, что моя двухмоторная амфибия при первой же атаке была разнесена в клочья. Пули крупнокалиберного пулемета, реактивные снаряды или что-то еще в том же духе угодили прямо в резервуар с горючим. Мгновенный взрыв разметал горящие обломки во все стороны, И где-то среди этих лохмотьев пылающего металла вихрем вращалось мое тело.

Я, наверное, все же потерял сознание, потому что, когда открыл глаза, по ним резанула ослепительная голубизна. Она была повсюду. Я мгновенно замерз, будто неистовый ледяной ветер выдрал из меня все внутренности. Моя одежда большей частью пострадала еще при взрыве, а остатки ее я потерял, когда был выброшен из носовой части самолета. Я несся к поверхности воды, вращаясь в штопоре, хотя в первое мгновение мне показалось, что я падаю в небо. Я рассекал воздух, крутясь как волчок, и в поле зрения то попадал, то вновь исчезал серебристый инверсионный след, протянувшийся в сторону побережья, все дальше уходивший от горячих обломков моего самолета, не переставших еще выписывать в небе огненные арабески.

Я видел сверкающую пенную бахрому прибоя, пляжи ослепительного белого песка и дальше, в глубине материка, безбрежный зеленый ковер девственного леса.

Момент был, конечно, не слишком подходящий для философствования, но, если бы у меня выдалась свободная минутка, я не преминул бы подчеркнуть иронию судьбы, возжелавшей вдруг, чтобы я помер едва ли не в нескольких милях от места, где родился когда-то. Если только я умру, конечно. Но я был абсолютно жив и до самой последней минуты буду довольствоваться констатацией очевидности. Я — ЖИВОЙ.