Пир на заре

Мужчины проходят берегом выше по течению, садятся в траву и закуривают. Они раздеваются медленно, снимая с промежутками рубахи, майки, брюки, не глядя на воду, словно купаться нет охоты. Потом они медленно входят в воду по колено, пробуют её ладонью, будто не знают, что вода тёплая. Войдут ещё, по пояс, соберут на лопатках бурые пропаренные бугры мышц и глубоко ныряют. Мужчины долго идут под водой; им не хочется на жаркий воздух из этой зеленоватой вязкой прохлады, где метнётся под корягу налим, где ласково коснётся плеча тёмный ледяной родник, под который можно подставить подбородок, щёку, ладонь. Мужчины выныривают далеко друг от друга, по всей реке, и трясут слипшимися волосами, и по выражению лиц ясно, что купание только начинается.

Женщины уходят ещё выше. Они раздеваются в кустах, рубашек не снимают, а прячут их в трусы. Женщины долго стоят под высокой влажной смородиной, на них слетаются комары, и женщины полушутя-полусерьёзно отбиваются. Наконец комары гонят их в реку. В воду женщины бегут стремглав, словно из горящей бани, шлёпаются с раскинутыми руками, животом, и вода начинает ходить по всей неширокой реке от берега до берега.

И уж где-то совсем далеко появляются на реке девушки. Они сначала плавают тихо, как бы что-то разглядывая среди вод и кувшинок, и сами не замечают, как их сносит и сносит вниз.

Вдруг высовывается среди них из воды чёрная голова. Она хитро озирается, отплёвывает воду и опять исчезает. И тут над водой начинается визг, хохот, крик. Женщины смотрят издали и смеются.

На реке настоящая беда: одна спешит к берегу, другая кричит, что ей выдернули ногу, и та и другая хитрят, и ясно, что смеются. Никто из воды не вылезает. Сюда же спешат ребятишки. Вода становится мутной.

Кто-то вытащил со дна и держит над головой оборванный предмет с щучьими крюками и вопит, что надо искать: весь перемёт вынуть надо.

Теперь ныряют все и скоро устают. Как-то незаметно уже оделись и сидят на берегу женщины в просыревших от мокрого нижнего белья платьях, они расчёсывают волосы.

Девушки — далеко под черёмухой, выжимают в кустах косы, купальники. Они выкручивают купальники, весело озираясь, по двое, растянув купальник с двух сторон. Мужчины выходят на берег и сидят не одеваясь. Мокрыми трясущимися пальцами они прикуривают.

Ребятишки ещё в воде, но тоже по одному, по два тянутся к берегу.

За своими делами никто не замечает, как за лесом лопнула короткая стылая молния и покатилась не то в кусты, не то в воду.

Неслышно и внезапно приходит дождь. Он осторожно шелестит листвой, травами, а позади, на лугу, начинают гулко позванивать сталью под тяжёлыми каплями косы. Все вскакивают и бросаются под деревья.

Но дождь накрывает всё, и лес, и стога, и самую землю, тяжёлой чащей воды. И всё как бы гнётся под этим ласковым весом. Река становится серебряной. Она мелко пузырится. Шелест переходит в гул, и за ним уже не слышно грома. И тогда все кидаются в реку. И все кричат и машут руками, и смотрят в небо сквозь счастливые мокрые веки, и не то плывут, не то просто стоят в воде один подле одного.

Даже женщины прямо в платьях бегут к воде и на бегу подтыкают подолы.

ЛЕСНОЙ КОЛОДЕЦ

Вдалеке полевой колодец. До колодца тропинка. Холодом ударит из его сырого глубокого сруба. Ведро будет плавать далеко внизу. Оно наполовину зачёрпнуто, и вода в нём поблёскивает небом. А вокруг ведра вода чёрная, и чуть заметны живые струйки, бьющие со дна.

Потянуть за верёвку — и прямо из ведра пить воду в поле, холодную и острую, чистую. И вода пусть льётся по груди. И потом лицо окунуть в ведро и там открыть глаза, так чтобы их заломило холодом.

Но однажды в лесу без тропинки я наткнулся на старый колодец. Может быть, никто сюда уж много лет не забредал. Колодец до краёв налит холодной, но процвелой водой. Я размахнул ладонью цвель. И зачерпнул глоток. И всё старался угадать, кто и зачем же забыл здесь в лесу колодец.

СЪЕДЕННАЯ ЛИПА

Спрашивал деда Егора ещё в Пыщуге:

— Есть у тебя возле дома деревья?

— Была, — отвечает, — одна липа, да и ту съел.

Прихожу к нему на Починок. Стоит под окном длиннорукая девочка-липа, макушка вот-вот до крыши дотянется.

— Ты же говорил, что съел липу!

— Одну-то съел, это уж другая растёт.

— И эту съешь? — спрашиваю весело, думая, что шутит дед Егор.

— Да вроде бы незачем.

— Как же ты ухитрился первую съесть?

— В сорок четвёртом году. Попилили её со старухой на кружочки, перемололи на жерновах да и хлеба напекли.

Вышел я в огород, под окно подошёл. Уткнулась себе эта зелёная девчушка под крышу головой, шелестит на ветру как ни в чём не бывало. "Из чего же ты выросла на этом страшном месте?" — спрашиваю и разгребаю крапиву ногами, чтобы под корень заглянуть.

А выросла из пенька, что от первой липы остался. "Не знает, видно, бедная, что прежнюю липу здесь под самый корень съели", — подумал я с жалостью. А потом пригляделся и передумал: "Нет, знает ведь! Всё знает — и растёт!"

ОСЕННИЙ ГУЛ