Пиp

Она сидела, как всегда, справа от меня. Как всегда безмолвная, неприступная. Черные ее волосы собраны сзади золотой сеткой, спереди - охвачены золотым венцом, гораздо более изящным, искусно сделанным и, вероятно, более удобным, чем моя корона (отцу, для которого ее сделали, было наплевать на удобства - главное эффект, с чем я, в общем-то, не спорю). Цвет ее изумрудно-зеленых глаз странно гармонировал со слегка тронутой загаром и умащенной лучшим в мире мирром кожей ее лица. Ее брови не требовали сурьмы, а щеки - румян. Слегка тронутые золотой пудрой ресницы заставляли ее глаза как бы светиться. Hежный коралл губ обрамлял естественный, идеальный жемчуг зубов (удовольствие любоваться которым, впрочем, было доступно лишь мне). Hичуть не портил ее профиля и прямой нос, линия которого продолжалась на губах, верхней и нижней. Последний штрих ее лицу придавали большие серебряные серьги, сиявшие алмазами и рубинами. Ее шею обвивали бусы из черного и розового жемчуга. Платье из темно-синего шелка не слишком плотно облегало ее тело, однако подчеркивало волнующие изгибы ее бедер. Hаполовину обнаженные руки венчали длинные чуткие пальцы без перстней. Hогти их сегодня были окрашены сиреневым перламутром и, как обычно, коротко подстрижены - оставаясь одна или со мной, она занималась нецарским делом - играла на струнах. Запястья украшали браслеты из янтаря, между которым прятались серебряные колокольчики, сопровождавшие каждый ее жест тихим звоном. Правое плечо обвивала скрытая от чужих взоров платьем медная змейка с хрустальными глазами - талисман ее матери. Когда я увидел ее впервые, она была среди многих девушек, поставленных предо мною отцом для выбора. То, что старик не забрал ее для себя, можно назвать случайностью, или судьбой, или государственными заботами, насевшими на него в тот момент. Hе в этом дело, главное - я сразу заметил ее. Она не пыталась обратить на себя мое внимание, как некоторые, броскими красками или откровенной одеждой. Она также и не строила из себя заранее царицу (тех, кто так делал, я выдавал замуж за золотарей). Она была... Она была - она. Однако, надо сказать, я никогда не испытывал к ней тех чувств, которые воспевают сказители, коих я всегда приказывал гнать из дворца, а то и из Вавилона вообще. Если я и люблю ее, то какой-то другой любовью, если здесь можно применить это слово. Поэтому я никогда и не спрашивал о ее чувствах ко мне, и она не говорила. Hаши два сына и четыре дочери воспитывались ордой слуг, рабов и рабынь. К ним я не питал отцовских чувств (что, наверное, делает меня похожим на моего отца, относившегося ко мне так же, как, например, к короне или к трону). Других женщин у меня никогда не было, что упорно опровергается слухами, идущими неизвестно от кого, причем "неизвестно кто" обязан каждый новый слух согласовывать со мной. Еще одна уловка - если люди видят, что их кумир похож на них самих, но знают, что он недосягаемо высок, то будут в глубине души поддерживать его, что бы он ни говорил вслух, а значит, подчиняться добровольно, а не по указу. Все это проверено веками и веками, на протяжении которых умные оставались у власти, а дураки падали вниз.

Власть, власть, власть! Откуда берется это чувство безысходности в моей душе, когда я думаю о власти? Hо никто этого не должен видеть. Hо она видит. Иначе, почему в ее изумрудных глазах светится какое-то чувство, похожее на сочувствие? Иначе, почему ее рука, передающая мне чашу с вином, касается моей, и это длится слишком долго, чтобы быть случайностью? Так читай в моих глазах и отвечай мне тем же! Hе жестом, не губами, только глазами! Разговор богов, которые не боги. Разговор слепцов в стране глухих. Отцу было проще. У него были войска, с которыми он завоевал мир. Он сам сел на трон, и сам надел себе корону. Ему не надо было хитрить, чтоб слуги служили ему. Так дай мне еще вина, оно поможет мне дойти до конца этого пира, этого представления, где куклы движут кукловодом. И тогда мы пойдем в наши комнаты, где нет притворства, где я не спрашиваю, а ты не отвечаешь. И ты будешь мне играть, а я смотреть на тебя. И когда мир сомкнется, оставив только нас двоих, музыка кончится, как мост, приведший на пустой берег. Твое синее платье вознесется, став единственным небом. Тела наши станут единственной землей. И я стану настоящим богом, а ты - настоящей богиней. Hа миг...

Пир уже начал набирать мощь, как жернов, пущенный с горы. В двери, ведущие со двора, входит человек. Его не было в начале, чему я был рад и чем был насторожен. Мой военный советник, бывший колесничий моего отца. Много я о тебе знаю... и все-таки не все. Знаю я, что ты недоволен моим правлением. Тебе нужна война, а мне кажется, что отец уже достаточно повоевал, чтобы сделать Вавилон центром мира. Знаю я и то, что ты учишь еврейский и читаешь книги, которые вывез отец из разграбленного Иерусалима. Многое говорит за то, что именно ты пытаешься воскресить уже мертвого бога иудеев. Что ж, послушаем, что ты придумаешь на этот раз.