Пёс, который изменил мой взгляд на мир

Большую часть времени они ели, спали и делали вид, что патрулируют, когда мы им это разрешали. Тогда они выходили с территории базы и шли на юг до ближайшей дороги, пересекавшейся с основной трассой, которая шла вдоль западной границы города. Место нравилось им, потому что туда доставала тень от холма. То, что это лишало их прикрытия наших ребят с холма, им в голову, как видно, не приходило.

Старший полицейский усаживался на коврик, а подчиненные шли «работать» на дороге. Водителей немногих машин, которые отваживались проезжать мимо, тормозили и отправляли на какое время посидеть и пообщаться с начальником, после чего им разрешалось продолжить путь.

Сегодня, пока он ко мне шел, я обратил внимания, что полицейский гладко выбрит, хотя волосы все равно сальными прядями падали на воротник грязной, заляпанной синей формы. На вид ему было лет двадцать пять, но я уже знал, что в Афганистане определить возраст – штука непростая. В сельской местности многие, как правило, вообще не знали дату своего рождения, да и зачем она им? В этих краях цифры не значили ничего. Прожил еще день – и ладно.

Помощник начальника посмотрел на меня. Никто из нас не стал желать другому доброго утра. Он что-то сказал на пушту, указывая на Наузад, укрывшегося у дальней стены вольера.

– Понятия не имею, о чем ты, – сказал я ему, хотя и так понятно было, что он заявляет на бойцового пса свои права. – Сейчас переводчика позову. – Я знал, что он тоже не может меня понять, поэтому ткнул пальцем на землю, потом на него. – Жди тут.

Стоило мне отойти, он тут же пошел к калитке и стал отвязывать веревку.

– Нет, – со всей жесткостью возразил я на это и потянул его за руку, после чего снова показал на землю. Затем я ткнул пальцем в себя и в здание, где жили наши переводчики.

Я заметил, что Наузад по-прежнему прячется под камуфляжным навесом, зато РПГ сидит прямо у калитки и смотрит, как мы спорим. Скорее всего, он надеялся, что сейчас дверь откроется, и он сможет удрать, побегать и поиграть.

Я подозревал, что полицейский снова попытается развязать веревку, как только я уйду, но у меня не было выбора. Я знал, что рано или поздно этот момент настанет. Никто и не сомневался, что так просто полицейский собаку не отдаст. В жизни ничего не бывает просто. Но на этот раз я хотел решить дело миром, и тут без переводчика было не обойтись.

Я добежал до комнаты переводчиков со всех ног и очень удачно наткнулся на Гарри, который как раз выходил оттуда. Всего с нами было три переводчика, и на самом деле этого звали вовсе не Гарри, но никто из нас не мог правильно произнести его имя на пушту. Чем-то на «Гарри» оно было похоже, поэтому кличка прилипла и закрепилась, как это принято у военных. Он сам вроде бы и не возражал.

Гарри родился и вырос в Кабуле. Ему нравилось учиться, он занимался английским, когда талибов наконец выгнали и школы в городе вновь открылись. Мы все восхищались Гарри, он готов был всем, чем можно, помогать силам коалиции, чтобы избавить свою страну от талибской заразы. Сейчас он жил у нас на базе в Наузаде и ходил в патрули. Это было рискованно, ведь пули не выбирают. Но Гарри готов был отдать жизнь ради того, чтобы в его стране начались перемены к лучшему.

Из личных вещей у него не было почти ничего, кроме небольшого серебряного чайничка, украшенного резьбой, и толстой деревянной палки, из которой он изготовил нечто вроде крикетной биты. Всякий раз, когда наступало время отдыха, он готов был приставать к первому встречному, чтобы с ним поиграли в мини-крикет на площадке у штаба.

Несмотря даже на то, что «мяч» представлял собой комок изоленты, морпехи старались бить вполсилы: никому не хотелось переломить тонкую, любовно разрисованную рукоять биты.

Мы с Гарри трусцой подбежали к вольеру. Афганский полицейский все еще стоял снаружи, пристально рассматривая Наузада и РПГ.

Афганцы коротко перебросились парой фраз, не обращая на меня внимания. Потом Гарри обернулся ко мне и перевел их разговор на почти безупречном английском:

– Помощник начальника говорит, это его пес, его зовут Пенни Дай, и ты должен его вернуть.

Подозреваю, Гарри знал, что я откажусь.

– Гарри, пожалуйста, скажи ему, что эта собака ему больше не принадлежит. – Я старался не смотреть на полицейского, чтобы не провоцировать его еще сильнее.

Последовал короткий обмен репликами, и Гарри вновь повернулся ко мне:

– Он хочет оплаты.

Я вздохнул и возвел очи горе. Можно было спорить до конца дня, конечно, но проще уступить. Вот только чем платить? У меня не было денег.

– Пожалуйста, скажи ему, Гарри, что пес не продается, но я готов ему что-то подарить в знак доброй воли. – Я не стал добавлять, что никаких добрых чувств к полицейскому не испытывал.

Я делал вид, что слушаю очень внимательно, пока они торговались между собой. Полицейский на меня ни разу не взглянул, зато он размахивал руками и то и дело указывал на Наузада. Я понятия не имел, это дружеский разговор или ожесточенный спор. На их лицах не отражалось понятных мне эмоций. Внезапно торговля прекратилась.