Пёс

А Наташа — что ж Наташа! В конце концов, в комбинации из двух человек одному всегда хуже, чем другому. Наташа поплакала и осталась. Будет другая Наташа. Ясно ведь и ребенку, что нельзя связывать себе руки в этой новой жизни там, внизу, — в жизни, в которую и ринулся-то ради, действительно, великой задачи. Не перед Наташей следует теперь оправдываться, а перед этой новой жизнью — талантливо и дерзко. Надо атаковать с первого же шага, прямо с аэродрома. И есть уже, как говорится, плацдарм: газета «Орор» напечатала заметку, что Вадима Соловьева выслали. Правда, назван он там Владимиром и сказано про него — диссидент и поэт, вместо Вадима и прозаика, — но это ведь не более, чем досадное недоразумение. Надо будет дать в Париже интервью, объяснить все толком. А то эти западные люди относятся к русским проблемам немного поверхностно.

Самолет вошел в тучу, люди вцепились в подлокотники кресел: трясло. Вадим отвернулся от иллюминатора, огляделся. Полтора десятка московских евреев сидели в хвосте, кучкой. Гордые, мужественные люди! Он-то, Вадим, выслан. А они? Они по собственной воле едут в маленькую воюющую страну, где каждый день бомбы рвутся на улицах. Их, говорят, назавтра же по приезде забирают в армию, они могут погибнуть. И все же — едут! Вот этот парень с длинным подвижным лицом — он, наверняка, ученый, может, даже кандидат наук. Теперь ему придется сидеть в окопе. «Иван воюет в окопе, Абрам торгует в рабкопе». Нет, не так все просто! Если б Вадим был евреем, он, может быть, тоже поехал бы воевать в Израиль.

Самолет, притормаживая, уже катился по посадочной полосе. Гомонили пассажиры, отстегивая привязные ремни. Гладкосерое здание аэропорта уверенно возвышалось на краю поля. По фасаду здания, на высоких флагштоках, туго полоскались и стреляли на ветру флаги.

Автобус подъехал к самому трапу. Вадим с внезапной признательностью рассматривал чистый, просторный, сверкающий никелем, пластиком и фальшивой кожей салон автобуса. Непыльно они, как видно, здесь живут, на Западе! Монголов на них нет, между нами говоря, или вот хотя бы наших русаков. Пролетариев пилы и топора из какого-нибудь Храповецкого леспромхоза Архангельской области. Они б им тут показали чистоту и порядок. Шоферюга-то один чего стоит! Профессор! Фуражка адмиральская!

У входа в аэропорт расхаживал взад-вперед высокий лысоватый мужчина со стриженой бородкой, в теплом плаще. Лысач, как видно, расхаживал здесь недолго и не успел еще продрогнуть: плащ его был расстегнут, кашне болталось на шее.

— Пожалуйста, господа! — сказал Лысач по-русски, с приятным акцентом, когда автобус остановился. — Проходите в зал и садитесь.

Но садиться никто не стал, все толпились и глазели по сторонам, хотя ни стены зала, ни пол, ни потолок ничем не были украшены.

— Подходите ко мне по одному, с визами! — пригласил Лысач, устраиваясь у маленького столика, рядом с колонной.

Никто, однако, не двинулся из толпы. Люди глядели на Лысача недоверчиво и с опаской. Наконец, кто-то спросил:

— А вы — кто?

— Я — представитель Сохнута — Еврейского агентства, — терпеливо объяснил Лысач. Его, как видно, нисколько не удивила и не покоробила такая недоверчивость московских евреев. — Я оформлю здесь ваш багаж и отправлю вас в гостиницы… Вот вы, — он поманил длиннолицего кандидата наук, — подойдите, пожалуйста! Дайте мне вашу визу!

— Зачем? — рявкнул Кандидат. — Я еду в Штаты. Как это — отдать визу! А я с чем поеду!

— Не кричите так! — Лысач невесело усмехнулся. — Здесь не принято кричать на аэродроме. Вы поедете, куда хотите, и визу у вас никто не отбирает… Господин Бернандинер? Хорошо… У вас есть родственники в Израиле?

— Я не еду ни в какой Израиль! — подавшись назад, к толпе, объявил Бернандинер. — Я законы знаю! Вы не имеете права!

— А я вас и не везу, — усмехаясь уже скорбно, сказал Лысач. — Я вас только спрашиваю о родственниках.

— Нет у меня родственников, — отрезал Бернандинер. — Тетя у меня есть в Чикаго, родная тетя.

— Когда она уехала из России? — спросил Лысач, отмечая что-то в блокноте. — По израильскому вызову?

— Нет-нет, — сказал Бернандинер, снова подходя поближе. — Она уехала после революции, точно не знаю когда. У меня даже фотография есть.

— Не надо! — отмахнулся Лысач. — Берегите фотографию, а то тетю не признаете… Следующий, пожалуйста! Куда вы направляетесь?

— В Штаты… У меня, видите ли, все друзья в Штатах, все великолепно устроены… — аккуратный старичок в синей беретке услужливо протягивал визу Лысачу. — Я сам преподаватель английского языка, всю жизнь проработал в школе. Я вот с сыном, жена осталась в Москве. Сыну семнадцать лет, я его еле увез от той армии… Вы ведь сами понимаете… На моем месте…

— Следующий!

— В Австралию. Всю жизнь мечтал об Австралии, даже сам не знаю, почему. Мечтал — и все. Динго, кенгуру. Голубая мечта, можно сказать.

— Сколько вам лет?

— А что? Двадцать восемь. Я с семьей: жена, пацан. У нас в Москве отдельная квартира была, в Жеребково.

— Ваша профессия?

— Рубильщик мяса. Тоже могу на мотоцикле ездить. Я-то устроюсь, я за это спокоен… Вопросик можно задать?

— Ну?