Пионерский гамбит 2

— А можно мне тоже молочный коктейль? — сказал я, отодвигая в сторону остатки мороженого с джемом.

Ждать обратного автобуса пришлось дольше. Судя по расписанию, он был на сегодня последним, и на стоянке автовокзала его все еще не было. Стояли какие-то другие пазики — некоторые с номерами, некоторые с названиями деревень. Солнцевка, Бабушкино, Мирино-Вахрушево… В памяти эти названия как-то даже отзывались, но не конкретными воспоминаниями, а так, отлогосками-отзвуками. Из развлечений на автовокзале и ближайших окрестностях присутствовал только бело-голубой киоск «Союзпечати». Кафетерий с подсохшими уже пирожками, круглыми коржиками и песочными кольцами. А из напитков — сок из конусов, причем без выбора, только виноградный.

Перед автовокзалом скучал желто-синий милицейский уазик. На автобусной остановке кучковался народ, потом подъезжал пыльно-желтый лиаз, похоже, единственного здесь городского маршрута «Автовокзал — Новоандреевское кладбище», и забирал скопившихся пассажиров. Прикольно. Когда он первый раз укатил по центральной улице, я даже почувствовал что-то вроде ностальгии. В таком автобусе было два козырных места — сразу за кабиной водителя было двойное кресло с поручнем. В некоторых автобусов рядом с ним висела касса с выкручивающимися билетиками. И если вовремя занять место, то можно было работать кондуктором для всего автобуса. Тебе будут передавать денежки, а ты будешь с важным видом крутить колесико. Ужасно мне это дело нравилось, когда я был в детском саду.

А второе стало козырным, когда я уже стал старше. Оно было к хвосте автобуса, там, где поручни отгораживали небольшой угол между дверью и задним окном. Иногда там стояла сидушка, но обычно нет. И если туда пробраться, то тебя не пихали остальные пассажиры, и можно было спокойно пялиться в окно. А вот сиденье могли заставить и уступить. Пенсионеры сурово бдили за тем, чтобы школьники уважали старших. Даже если приходилось это самое уважение выбивать при помощи костыля и визгливых скандалов.

Автобуса все не было. Марчуков отчаянно скучал, бродил туда сюда, останавливался у стенда с информацией, читал его, потом снова ходил из стороны в сторону. Друпи замерла и уставилась в одну точку. Мамонов развалился рядом с ней с ленивым видом. Артур Георгиевич дочитывал «Советский спорт».

— Кстати! — вдруг вспомнил я. — Нам же надо придумать, что мы будем говорить, когда нас спросят о том, что мы делали!

— В смысле? — нахмурился Марчуков.

— Ну мы же ездили пенсионерке помогать, — усмехнулся я. — Будет странно, если я скажу, что ее звали Марья Ивановна, и что она ветеран войны. А ты — что она потомственная доярка по имени Глафира Панфиловна.

— Эй, я бы не сказал про доярку! — возмутился Марчуков.

— Не спорьте, — воспитатель поднял голову. — Пенсионерку звали Анна Михайловна, вы помогали чистить курятник, складывать поленницу и красить забор. А потом она угощала вас пирожками с мясом и поила молоком от своей коровы. Запомнили?

— Анна Михайловна… — эхом повторил Марчуков. — А по-моему Глафира Панфиловна звучит это… авторитетнее!

— Но Елене Евгеньевне я сказал, что ее зовут Анна Михайловна, — воспитатель подмигнул. — Если хочешь, можешь рассказать про другую старушку, но это будет странно звучать, а?

— Получается, что мы сейчас придумываем, что будем врать, да? — монотонно сказала Друпи.

— Получается, что так, — хмыкнул я. — В кино бы нас не отпустили.

— И рассказывать про кино нам точно нельзя, — ухмыльнулся Мамонов. — Понял, Олежа?

— А что сразу Олежа-то? — обиделся Марчуков. — Я что, по-твоему, трепло?

Мамонов открыл рот, но в этот момент на площадь, фырча, въехал долгожданный пазик. И остальные скучавшие вместе с нами пассажиры немедленно зашевелились, похватали свои манатки и потянулись на улицу.

К ужину мы успели. Даже немного раньше. Чтобы не привлекать лишнего внимания, мы пробрались в лагерь не через главные ворота, а свернули на тропинку и прошли вдоль забора до давно организованной там любителями сбегать на речку в неурочное время дырку. У Елены Евгеньевны нас Артур Георгиевич, конечно, отпросил, но объясняться с директрисой или, там, с Мариной Климовной лишний раз не хотелось. Устроит нам допрос с пристрастием, вот тогда и посыплется наша шитая белыми нитками легенда о бедной пенсионерке.

Марчуков дулся. Демонстративно не разговаривал с Мамоновым, хмурился показательно, отворачивался. Во время ужина сел на другой конец стола и сидел все время как на иголках. Ох как ему, похоже, хотелось рассказать про приключения героев с сухогруза «Нежин»! Но было нельзя, так что он держался изо всех сил.