Пинка удаче

За дверью взвыли, уже не сдерживаясь, дверная ручка задергалась вверх-вниз… Щеколда слабенькая - были бы людьми, сорвали бы в одну секунду, даже Надька бы сумела… и не раз такое бывало… А сейчас не могут, ни дверь сорвать, ни стекло в оконце выбить. Нет, в принципе могут, просто им почему-то гораздо труднее стало это делать… Вот если бы он сам их позвал - чугунную стену бы разнесли, он читал, он знает… Чем, интересно, они скрежещут по двери - ножами, ножницами? А бабка? Бабка царапала стекло страшенными когтистыми пальцами… А рядом с бабкиной головой - поменьше, Надькина, тоже темная, аж синяя!… Мишка затрясся и беззвучно, одной гортанью, загудел, словно мобильная трубка по твердой поверхности, с включенным вибровызовом, он хотел верить, что все происходящее - лишь сон, однако почему-то побоялся немедленно поверить в это и расслабиться, чтобы уже с интересом и сладкой киношной жутью досматривать этой сон-ужастик, понимая, что на самом-то деле он лежит в теплой постели, укрытый одеялом, в полной безопасности… Нет! Это точно не сон, щипай не щипай, прикусывай губу не прикусывай! Мишка проверил, на всякий случай: все буквы на книге видны, никаких несообразностей… абсурда, с точки зрения формальной логики, нестыковок - нет. Запахи, цвета - все натуральное. Перемычки, где явь могла перелиться в сновидение - нет! Разве что в электричке заснул… Точно!… Нет, ни фига: они раньше замолчали, за две недели до этой электрички дурацкой! Нет, он не сумасшедший, это сон с явью можно перепутать, а явь со сном - ни за что! Здесь - явь! Так страшно Мишке не было никогда в жизни, даже перед парашютным прыжком. Но усиливающийся ужас, как ни странно, помог перебороть немоту:

- Вы не войдете, ведь я вас не приглашал! Я знаю порядки. Прочь!

Родственники за дверью и не подумали подчиниться отчаянным Мишкиным заклинаниям, либо растаять вместе со сновидением: бабка упорно царапала и царапала стекло и бороздки прямо на глазах становились все более заметными. Дверь они тоже прогрызут или проскребут, даже если не в силах сломать ее или сорвать, или иным каким способом преодолеть запреты, мешающие нечисти безнаказанно проникать к людям и нападать на них.

Сколько помнил себя Мишка, на стене, на белой кафельной плитке, напротив унитаза, приклеена была переводная картинка: козлоногий сатир - густая шерсть вместо штанов - с кифарой в косматых руках. Вон она, до каждой мушиной точки знакомая, какой уж тут сон, все четко: звуки, запахи, цвет, ужас… И вдруг пошевелился сатир, смотрит на Мишку, подмигивает, но ухмылку спрятал: вытянул пухлые коричневые губы и шепчет:

- Мишка, плохо дело твое, выпьют они тебя, поедом съедят, а косточки в подполе спрячут. Да, Мишка, пропадешь, будешь меж ними и вместе с ними нежитью бродить, от собственных останков далеко не отходя. Не полынь бы на пальцах твоих - уже бы съели, а так им пришлось дожидаться подкрепления нечистых сил от злой полуночи.

А Мишка уже и удивлениям неподвластен, подумаешь - ожившая анимация, он уже и похлеще насмотрелся чудес за последние пять минут, только, вот, зубы стучат и стучат:

- И… и что… делать что… мне? - Мишка сквозь ужас все-таки родил вопрос и успел подумать, что поступил правильно: даже если он оказался в таком сверхсупернатуральном, но сновидении - лучше перестраховаться и как-то там действовать, защищаться, пусть даже просто спрашивая совета!…

- Обереги надень, если есть.

- К-ка-акие обереги? - Мишка цапнул рукой, по груди у горла… Крестик в рюкзаке оставил, вот балда…

- А лучше - сюда сматывайся, к нам, здесь жить можно. А эти - сожрут, точно говорю.

- К-куда сматываться?

- В наш мир, Кудыкины горы. Здесь тоже все неспроста, и здесь жути навалом, но я-то жив, а я вон сколько дышу, землю топчу! Ого-го сколько! Лет двадцать по-вашему счету! Лезь, давай!…

И руку протягивает!

А рука у сатира - оно, конечно, и рука, не лапа, но волосатая! Пальцы, ладонь - все в черной шерсти. И когти будьте нате! Толстенные, грязные. Но живые, телесные. Тоже - если вдуматься в увиденное - страшенный чувак, однако, смотреть на него можно без озноба. И глаза не людоедские. Что же делать-то?…

Вдруг сквозь дверь в ванной, в щель, осыпав замазку, палец пролез, а на пальце коготь, да не чета, не ровня тому, что у сатира: длинный, острый, жуткий, мертвый… О… о… отцовский, что ли?… А по другую сторону обзора ладонь у сатира вихляется, сама в себя шлепает теплыми кургузыми пальцами: "торопись, же, Мишка, спасайся, дурень…"

- Ленюк, открой. Давай, давай, читатель! Быстро, Лен! Мне в туалет надо! - У Леньки чуть сердце не лопнуло от чужого шипения, книжка шшо-к - и выпала из неживых рук, спрятавшись наполовину под стиральную машину! Книжке-то хорошо, она плоская, узкая!… Смотрит Ленька на дверь - нет никаких когтей, и вообще это Машка, его сестра. Но вдруг она тоже вампир?…

- Прочь, нежить! Я никого не звал! Ты не войдешь!

А Маня уже с шепота сорвалась, в голос ярится:

- Я сейчас предков разбужу, понял, идиот? Открывай, мне надо, уже час там сидишь!