Пилот штрафной эскадрильи

Михаил сосредоточился на том, чтобы не отстать от самолета ведущего. Приходилось и хвост его самолета прикрывать, и уворачиваться от пролетающих рядом пулеметно-пушечных трасс или проносящихся мимо своих и чужих истребителей. Сколько до этого ни летал Михаил, он и не подозревал, что в небе может быть так тесно, — прямо как в коммунальной квартире.

Вот слева падает горящий Як, а следом штопорит «мессер». Кабина его разбита, видно – летчик убит. Но по сторонам смотреть некогда, взгляд – вперед, на истребитель Остапенко. Однако и этого недостаточно. Для того чтобы своевременно заметить атаку вражеского истребителя – поворот головы назад-влево, потом – назад-вправо. Мешали плечевые ремни, и Михаил отстегнул их, оставшись пристегнутым к креслу только поясным. Так было легче оборачиваться, чтобы контролировать заднюю сферу. Небольшое зеркало в кабине не помогало – мал угол обзора.

Остапенко все-таки удалось зайти в хвост ведомому «мессеру» и дать очередь. От кабины Ме-109 полетели куски обшивки. Подбитый «мессер» перевернулся и начал падать, беспорядочно кувыркаясь в воздухе. Из кабины выпрыгнул пилот, над ним раскрылся купол парашюта.

Схватка закончилась внезапно. Немцы, как по команде, начали выходить из боя и с пикированием уходить. Пилоты уже успели рассказать Михаилу, что это – их излюбленная тактика. В пикировании Ме-109 не мог догнать ни один наш истребитель. Бомбардировщики «Юнкерс-88» – их строй уже смешался – потеряли несколько машин и, оставшись без прикрытия, спешно сбросили в голом поле бомбогруз и стали разворачиваться к себе.

Однако и наши Яки продолжать бой не могли – на исходе были боеприпасы и топливо. Сделав вираж, они построились попарно и взяли курс на аэродром.

Над аэродромом истребители построились в круг. Первыми садились те, у кого баки были почти сухими.

Уже после приземления Михаил пересчитал севшие самолеты. Не хватало четырех. Почти все были из числа ведомых, молодые летчики.

Настроение за обедом было подавленное: никто не разговаривал, и тишина нарушалась лишь стуком ложек. Еще утром сидели за столом все вместе, многие уже сдружились, и потеря соседа за столом нередко означала потерю друга.

На следующий день от наземных войск пришло подтверждение о сбитых немецких самолетах. Без такого подтверждения сбитые самолеты на счет летчика не записывались. За каждый уничтоженный немецкий самолет выплачивалась премия: за бомбардировщик – две тысячи рублей, за истребитель – одну. Летчики обычно сбрасывались, покупали водку, бутылка которой стоила 700–800 рублей, и победу отмечала вся эскадрилья.

Вот только сбить противника было непросто. Выручала пушка. Если очередь из семи-восьми снарядов ее приходилась в уязвимые места бомбардировщиков, то его удавалось поджечь или разрушить двигатель. Для истребителя хватало трех-четырех снарядов. А вот пулеметы ШКАС калибром 7,62 мм были откровенно слабы, позже их заменит один пулемет УБС калибра 12,7 мм. Но подобраться к тому же бомбардировщику было непросто – стрелки не давали.

Защиты спереди Як не имел. Это на Ла-5 уже в 1942 году голову летчика спереди прикрывало бронестекло, а туловище – звездообразный двигатель воздушного охлаждения. На этом истребителе летчики не боялись ходить в лобовую атаку.

Двигатель же Яка был довольно уязвим. Иногда хватало одной-двух вражеских пуль, как двигатель останавливался. А уж видимость впереди при рулежке и взлете была просто никакой. Например, при движении самолета по рулежным дорожкам приходилось выписывать змейку, чтобы не столкнуться с другим самолетом или не сокрушить винтом автомобиль технической службы. А такие случаи бывали в каждом полку.

И боевые вылеты засчитывали летчикам лишь тогда, когда был воздушный бой или истребители уходили за линию передовой – на оккупированную территорию.

А у бомбардировщиков за боевой вылет засчитывались лишь бомбометания.

Следующим днем звену Остапенко был дан приказ – вылететь на разведку. Вот уж чего летчики не любили! Разведданные о противнике надо было обязательно доложить на аэродроме, но и немцы не зевали – они старались не выпустить за свою передовую разведчиков. Приходилось выкручиваться, стараясь уйти без боя на бреющем, или скрываться в облаках.

Взлетели сразу парой – благо ширина взлетно-посадочной полосы это позволяла. Батальон аэродромного обслуживания постарался, расчистил полосу от снега. А вообще-то командир полка уже поговаривал о переходе на лыжи – это когда вместо колес ставятся полозья. Но они не убираются в крылья – только стойки, ухудшают аэродинамику, снижая скорость.

Летать зимой Михаил не любил. Белый покров скрадывал ощущение высоты. Был даже случай неприятный у него, связанный с полетом именно в этих условиях. Он тогда еще на «Аннушке» летал вторым пилотом. По вызову санавиации летели они в маленький поселок. Нашли его, стали разворачиваться. Смотрят вниз: деревья мелькают – значит, еще метров двадцать высоты есть, а на деле это оказались кустарники, и высота была всего метров пять-семь. Тогда обошлось без катастрофы, но летчики прошлись по опасному краю.