— Мы хотим, чтобы вы знали, что несмотря на все случившееся, даже если вы и сделали какие-то ошибки, вы будете полностью прощены, если вернетесь на родину, к вашей семье, на родную землю. Только там вы можете быть счастливы. Вам нечего бояться. От имени самых высоких инстанций я обещаю вам: вас простят. Вы, может быть, не слышали о таком случае, так я вам расскажу. Один наш майор бежал в Соединенные Штаты, но решил вернуться на родину и встретился с нами, чтобы посоветоваться, как ему быть… Впоследствии, уже живя опять в Москве, он пришел там в американское посольство и подтвердил американцам, что он свободен и не был подвергнут никакому наказанию…
Поодаль молча сидел американец — молодой работник Госдепартамента, которого Беленко сначала не заметил. В этом месте он не выдержал и рассмеялся.
— Это ведь неправда, мистер Воронцов!
— Беда с этими американцами! — воскликнул Воронцов. — Ни в чем вы нам не верите…
— Оттого, что вы не всегда говорите правду.
Повернувшись к Виктору, Воронцов продолжал:
— Товарищ Беленко, если хотите, вы можете уйти из этого помещения вместе с нами, и завтра же вы будете в Москве со своей семьей. Будете продолжать служить в военно-воздушных силах, в том же звании — Воронцов просиял улыбкой. — Более того, я уполномочен передать вам, что вы сможете стать летчиком-испытателем.
Беленко поднялся.
— Я хочу высказаться ясно и окончательно. Все, что я сделал до и после посадки в Японии, я делал добровольно. Японцы отнеслись ко мне очень хорошо и помогли мне во всем, хотя им это было нелегко. Никаких наркотиков мне не давали. И бумажного мешка на голову не напяливали. Они не применяли ко мне силу. Наоборот, они охраняли меня. Все, что я сделал, я сделал совершенно сознательно. Никто силой меня не задерживает в Соединенных Штатах. Я сам принял решение жить здесь. Я не вернусь.
Беленко повернулся к представителю Госдепартамента.
— Я хочу попросить советского врача задать мне любые вопросы, чтобы он мог убедиться, что я абсолютно здоров.
Это было очевидно для врача и без всяких вопросов. Врач казался несколько смущенным.
— Бывает ли у вас головная боль?
— Нет.
— Принимаете ли вы какие-нибудь лекарства?
— Нет.
— На самочувствие не жалуетесь?
— Напротив, я чувствую себя прекрасно.
Врач в растерянности посмотрел на Воронцова, а тот, точно ждал этого, заговорил с неожиданной горячностью:
— Наш министр иностранных дел обсуждает этот вопрос с госсекретарем Киссинджером и другими высшими представителями американских властей. Потому что мы знаем, что американцы удерживают вас здесь насильно, против вашей воли, вопреки вашему желанию!
— Ничего подобного. Я сам не желаю возвращаться в Советский Союз.
— Что, в конце концов, с вами случилось? Почему вы все это сделали?
— Вы могли бы и сами догадаться, почему.
Воронцов снова вернулся к спокойному тону:
— Вы вернетесь. Когда вы решите это сделать, просто позвоните в советское посольство, и вас с распростертыми объятиями примут на родине.
— Я уже принял окончательное решение. Я не вернусь. Я остаюсь в Соединенных Штатах. Нам больше не о чем разговаривать.
Представитель Госдепартамента поднялся: „Что ж, господа, кажется ваша встреча закончена”.
Когда Беленко выходил из зала, Воронцов еще раз окликнул его, и какая-то уверенность, даже пророческие нотки в его словах слегка встревожили Беленко: „Мы уверены, что вы вернетесь! Вы будете снова с нами. Еще придет такой день!”
Сотрудники ЦРУ, ожидавшие в соседней комнате, молча пожали Беленко руку. „Мы знаем, что вам пришлось нелегко. Вы хороший и смелый человек, Виктор”, сказал Питер.
Они возвращались через мост Памяти, въехали на территорию Арлингтонского национального кладбища и медленно проследовали по нему узкими аллеями. „Что мы здесь делаем?” — удивился Беленко.
— Проверяем, не увязались ли за нами кагебисты, — последовал ответ.
— Как! Вы хотите сказать, что они шмыгают и здесь?!
— Да, и никогда не стоит забывать об этом. Вам придется помнить об этой опасности всю жизнь…
С холма, усыпанного осенними листьями, они любовались видом Вашингтона, освещенного заходящим солнцем. Беленко думал о своей новой жизни и гнал от себя мысли о том, что оставил позади. Но одна мысль невольно возвращалась вновь и вновь.
На протяжении целого десятилетия тайна МИГа-25 давала пишу серьезным спорам, сомнениям и опасениям в среде западных авиаконструкторов, военных, государственных деятелей. Сам факт существования этого самолета повлиял на оборонные бюджеты, конструирование и производство истребителей и бомбардировщиков, на стратегическое мышление и политические решения, принимавшиеся на высшем уровне.