Пикник и прочие безобразия

Наверху нас встретил романтического вида грек с черными, как анютины глазки, бархатными умильными глазами, в посеревшем белом костюме, на котором уцелело лишь несколько пуговиц. Судя по потускневшим эполетам, это был судовой казначей. Когда он попросил предъявить паспорта и билеты, на нас повеяло таким густым запахом чеснока, что мама отпрянула к поручням, забыв о том, что намеревалась справиться о состоянии парохода.

- Вы говорите по-английски? - спросила Марго, укротив бунт своих обонятельных луковиц.

- Немного, - ответил грек с поклоном.

- Так вот, я не желаю, чтобы мою каюту захлестывали волны, - твердо произнесла Марго. - Вода повредит мою одежду.

- Все, что прикажете, - ответил грек. - Если вы желать жена, я дать свою. Она…

- Нет-нет! - воскликнула Марго. - Волны. Поняли?… Вода.

Судовой казначей явно не различал английские слова “вэйв” и “вайф”.

- В каждой кабине есть горячий и холодный душ, - гордо сообщил он. - Еще у нас есть бассейн и ночной клуб с танцами, вином и водой.

- Послушай, Ларри, чем смеяться, лучше помоги нам, - вмешалась мама, прижимая к носу платок для защиты от запаха чеснока, такого крепкого, что казалось - он окружает голову грека светящимся облачком.

Ларри взял себя в руки, обратился к судовому казначею на чистейшем греческом языке (чем явно его обрадовал) и в два счета выяснил, что судно не тонет, что каюты не захлестывает волнами и что капитану известно об аварии, поскольку он сам в ней повинен. О чем Ларри предусмотрительно не стал сообщать маме. Благоухающий казначей любезно вызвался проводить маму и Марго в их каюту, а мы с братьями отправились искать бар, следуя его наставлениям.

Войдя в бар, мы остолбенели. Больше всего он напоминал обитую панелями красного дерева комнату отдыха какого-нибудь скучного лондонского клуба. Большие шоколадного цвета кожаные кресла и диваны теснились вокруг огромных столов из мореного дуба. Тут и там над бронзовыми индийскими кадками возвышались пыльные потрепанные пальмы. В центре этой унылой роскоши остался свободный клочок паркета для танцев; к нему с одной стороны примыкала небольшая стойка с ядовитым набором напитков, с другой - низкий помост, обрамленный целым лесом пальм в кадках. На помосте жались, словно мошки в янтаре, три унылых музыканта в сюртуках с целлулоидными манишками и с кушаками, какие были в моде в девяностых годах прошлого века. Один играл на древнем пианино и тубе, другой пилил с профессиональным видом скрипку, третий истязал барабаны и тромбон. При нашем появлении это немыслимое трио играло для пустого зала “Пикардийские розы”.

- Ужасно, - сказал Ларри. - Это не пароход, а какое-то плавучее кафе “Кадена” из Борнмута. Мы тут все свихнемся.

Заслышав его голос, музыканты перестали играть, руководитель трио блеснул золотыми зубами в приветственной улыбке, поклонился нам, приглашая своих коллег последовать его примеру, и они тоже расплылись в улыбке. Нам оставалось только ответить коротким поклоном, после чего мы проследовали к стойке. Теперь, когда появились слушатели, трио с еще большим рвением принялось наяривать “Пикардийские розы”.

- Будьте любезны, - обратился Ларри к бармену, морщинистому человечку в грязном фартуке, - налейте мне в самый большой стакан, какой только есть, анисовки, чтобы я мог отключиться.

Речь иностранца, не только свободно говорящего по-гречески, но и достаточно богатого, чтобы заказать большой стакан анисовки, вызвала счастливую улыбку на лице бармена.

- Амессос, кирие, - сказал он. - Вам с водой или со льдом?

- Немного льда, - ответил Ларри. - Ровно столько, сколько требуется, чтобы побелить пойло.

- Извините, кирие, но у нас нет льда, - смущенно сообщил бармен.

Из груди Ларри вырвался глубокий горестный вздох.

- Только в Греции, - обратился он к нам по-английски, - возможен такой диалог. От него так сильно отдает Льюисом Кэрролом, что этого бармена можно принять за переодетого Чеширского Кота.

- Воды, кирие? - спросил бармен, уловив в голосе Ларри ноту не столько одобрения, сколько порицания.

- Воды, - сказал Ларри по-гречески. - Самую малость.

Бармен налил в стакан изрядную порцию прозрачной анисовой водки из толстой бутылки, затем подошел к маленькой раковине и добавил воды из крана. Тотчас водка приобрела цвет разбавленного молока, и мы ощутили явственный запах аниса.

- Ух ты, крепкая штука, - заметил Лесли. - Возьмем и мы по стаканчику?

Я согласился, и мы подняли три стакана для тоста.

- Ну что ж, выпьем за “Марию Целесту” и всех тех дурней, что плавают на ней, - сказал Ларри, отпил добрый глоток… и тут же изверг его обратно, фыркая, словно умирающий кит, и сжимая горло одной рукой; из глаз его катились слезы.

- О-о-о! - взревел он. - Этот болван, черт бы его побрал, разбавил водку горячей водой!

Наша юность прошла на греческой земле, и мы привыкли к странностям этих людей, но разбавлять свой национальный напиток кипятком - это уж было чересчур.

- Зачем ты налил горячую воду в анисовку? - воинственно осведомился Лесли.