Пикник

- Паскуды, - бормотал папа и подставлял ветру запрокинутое лицо, готовый драться с ветром, солнцем, небом и землей, которые стали свидетелями беззакония, но не приняли мер, а значит, были заодно с этим беззаконием, и всей компанией - дуя, жаря, нависая и проседая - стремились досадить папе.

Оставляя озеро позади, они срезали угол и вышли на широкую грунтовку, которая разрезала поле, похожее на пестрый, но подсохший за долгую засуху пирог, на две неодинаковые части. Папа поежился, поправил корзинку и засунул руки в карманы куртки. За полем виднелся лесной авангард, состоявший из плаксивых березок; они привычно гнулись и сокрушались, покорные неистовству ветра, и намекали на тяготы древнерусской женской доли. Отец, пригнувши голову, сурово взирал из-под шлема на этот приевшийся символ горюшка и кручинушки. Им предстояло пройти полтора километра лесом и выйти на холм, одинокое образование, которое высилось аккурат посреди очередного коровьего лужка, будто плотный волдырь.

- Может, назад повернем? - робко предложила мама. Вихри рвали с нее косынку.

- Еще чего, - хмыкнул отец. - Вон сколько отмахали. Сидим, как сычи шаг влево, шаг вправо. Мы же отдыхаем, в конце концов. Эй, быстренько! прикрикнул он на сына, который успел поотстать, привлеченный каким-то событием на обочине.

Мальчик пнул небольшой предмет, неразличимый на расстоянии, и прибавил шагу.

- Где люди-то, - бросил он хмуро, когда поравнялся с родителями.

- Какие люди? На что тебе люди? - спросил папа, хмурясь.

- Ни на что. Просто нет никого нигде, странно.

- По домам сидят, возле печек, - объяснил отец. - Потом, мы видели одного. Придурка старого, который мылся. Тоже мне, морж, ворошиловец, значкист ГТО. Закаленный, черт! И не холодно ему, и ничто его не берет. А если корочками трясти - так это мы завсегда с удовольствием, с пеной у рта, с остекленелым взглядом.

- Какими корочками? - переспросил мальчик.

- Льготными документами, - ответила ему мама.

- А почему это корочки?

- Черт их знает, - пожал плечами папа. - Язык-то за всем на свете не угонится: бедный он, даже наш. Вот и выходит, что корочки - это тебе и хлеб, и документ, и ботинки, и струпья.

Мальчик выломал прут и начал хлестать, рассекая потоки холодного воздуха.

- Вон сколько слов назвал, а говоришь, что бедный, - подсидел он отца.

Тот не рассердился:

- Ну, так а что ж. Я про простой язык говорю, обиходный. Так легче. Не станешь же задумываться над каждой ерундой, слова по словарю подбирать.

Лес приблизился. Уже было видно, как там темно, на дороге, впадавшей в березняк, который тут же сменялся перепрелым ельником. Деревья раскачивали верхушками, словно желали подчеркнуть, что всяческие проявления жизни, любая подвижность - не для гостей и не их ума дело; что эта деятельность где-то далеко, в недосягаемом поднебесье, тогда как путникам придется довольствоваться неподвижностью и мертвой тишиной, которую нарушают лишь редкие тяжкие скрипы, да странная дробь, затеянная не то дятлом, не то лешим. Здесь была сырость, которую даже засушливое лето не смогло извести до конца.

- Подтянулись, - велел папа, и все подтянулись.

- У меня уже ноги гудят, - сказала мама. - Ты очень быстро идешь.

- Раньше сядем - раньше выйдем, - папа попытался засвистать, но свист ему давался плохо, выходило нечто неприличное. Мама, хотевшая было напомнить ему, что денег в доме не будет, промолчала. Они же в лесу, сообразила она. Здесь можно всякое, и никаких последствий не будет.

Поле закончилось. Мальчик шел и со скучающим любопытством рассматривал мхи, в надежде увидеть какие-нибудь грибы. Иногда ему что-то мерещилось, он резко сворачивал и прыгал через сухую канаву с тем, чтобы лишний раз обмануться. Тогда он, скривившись, брел обратно, не забывая наподдать сплющенную лимонадную банку или ядовитого цвета пакет.

- Дурной ты совсем, - не выдержал, наконец, папа. - Пораскинь мозгами: откуда здесь грибы? Их и быть тут не может, при такой-то жаре. А те, что выросли, давно собрали... местные умельцы. Которые живут тут, небось, прямо в лесу, на подножном корме. Ночуют на болотах, чтоб своего не упустить. Цап, цап, цап. Хвать да хвать - все подметут. Лесная жизнь. Эти бабулечки с лукошечками - будь здоров, они любому бегуну сто очков дадут вперед. Порхают по кочкам, как молодые...

- Будет тебе ворчать, - сказала мама. - Где ты видишь бабулечек?

- Конечно, не вижу! - вскинулся папа. - Они уж давно дома, травки сушат, ведьминские.

Увлекшись, он позабыл о том, что только что заподозрил бабулечек в постоянном лесном проживании.

Лес безмолвствовал, не участвуя в человеческом шуме, и даже эхо прибрал, так что папины слова падали чуть приглушенно и неприятно отчетливо. Отец, вероятно, почувствовал что-то неладное.

- Эге-ге-гей!! - заорал он вдруг и остановился, прислушиваясь.

Лес вновь промолчал, и папино "гей" не ушло далеко.

- Как в бочку, - засмеялся мальчик. - Бу-бу-бу, бу-бу-бу.

И он поскакал вприпрыжку, продолжая бубнить.

- Уже близко, - вздохнула мама об очевидном.