Пик Доротеи

Николай Боков ПИК ДОРОТЕИ Повесть

1

«Начать с жалобы, что не спится, не естся, не пишется, — писал Клаус Д. в толстой синей тетради. — Постепенно войти в подробности, заметить интересные повороты, — и рассказывание продолжится само собой, уподобясь езде на велосипеде».

После первого усилия поймать равновесие, почувствовать движение воздуха, ощутить слитность тела с машиной. И уже строить некие планы: захотеть достичь знакомого места, вида… чтобы внизу простиралась долина. И горы на той стороне тонули бы в голубоватой дымке. И еще несколько домиков на склоне, в которых настоящая счастливая жизнь.

«Скажут: это мечта, — записывал Клаус. — А я, однако, надеюсь, что свойство сие есть у обитателей села, на которое я смотрел вчера с перевала, поднявшись по крутому склону, задыхаясь от усилия ног и всего тела, приподнимаясь в седле и думая, что вот-вот не выдержу и сойду на землю. Вдруг исчезла всякая трудность, упорство закончилось.

Долина зеленой травы, цветов, деревьев, добротных домов, гор — и среди них несколько снежных вершин. Одна из них называется пик Доротеи, сказал мне житель этих мест Оберхольцер, праправнук настоятеля еще действующего монастыря».

2

Ночь. Клаус Д. просыпался, вынимаемый из сна далеким телефонным звонком, и надеялся, что кто-нибудь подойдет, снимет трубку — и мучение прекратится, тем более, что звонок не к нему, он жил в этом месте недавно и номера своего сообщить никому не успел.

Звонок оборвался на половине, и его сменил тотчас испуг: он не ответил, а звонил кто-нибудь близкий, у которого что-то случилось.

Ожидание продолжалось во сне. Звонок телефона встревожил — сначала тем, что он был, а затем — тем, что он на него не ответил. Ибо есть несколько жизней, связанных с его собственной. Верно и обратное: его жизнь связана с жизнями других людей.

Наутро захотелось услышать знакомый голос, и в нем — нотку радости: ах, это ты! Объявился!

Клаус завозился с телефоном, современным и сложным. Никак не получалось попасть на международную линию. Гельвеция не выпускала его, механический голос предлагал набрать номер в другой раз или справиться в телефонной книге. Наконец, удалось.

— Алло, Доротея?

— Ах, Клаус! Объявился! Куда ты подевался? — женский голос говорил с теплотой, с той бархатистостью, которая для мужчины почти поцелуй.

— Доротея, ты приедешь ко мне?

— А ты далеко?

Доротея захотела приехать, потому что, догадывался он, ей давно хотелось уехать.

Она отправилась за билетом на поезд.

Клаус тотчас заметил, что его существование — весьма комфортабельное в настоящее время — прибавило в легкости и разноцветности. Предстоящая встреча наполнила его энергией, упругостью, силой. Новые идеи теснились у входа в сознание.

Встала над озером радуга.

Он немедля надел баскетки — вид спортивной обуви, русским еще не знакомый, — и покинул коттедж для бега трусцой.

3

Поначалу он одиночеством наслаждался. Мысли текли непрерывно, он их записывал поспешно, удивляясь и радуясь, и приписывал изобилие их свежему воздуху гор и дыханию чистой воды.

Спустя время он был непрочь перемолвиться словом привета, обыкновенным бонжур или грюци, и поездки на велосипеде в город, за хлебом делались все насущнее и насыщеннее. Он испытал приятное чувство, увидев на толстой сосновой балке стропил — спальня располагалась под крышей — темную шевелящуюся ленточку. Приблизившись, он обнаружил ручеек муравьев: они проложили дорогу и неустанно бежали туда и обратно. Проследив, Клаус увидел, что целью забот были крошки на кухне.

По окончании рабочего дня ленточка замирала и вновь приходила в движение на рассвете. Как у людей! — восхищался Клаус. В первое время этого общества ему вполне хватало.

Он им помогал. Он забавлялся тем, что насыпал на подоконник горку манной крупы. Муравьи окружили манну в почтительном недоумении, а потом понесли. Их ленточка раздвоилась: темная в одном направлении, она лилась белым пунктиром в противоположном.

По обычаю своему, на новом месте он обратился к книгам. Авторы в крохотной библиотеке дома, стоявшего на берегу озера, были почти все незнакомые, язык их был чаще всего немецкий, не самый ему близкий, несмотря на загадочную к нему тягу. Он и начал с него в далеком послевоенном детстве, — в середине закончившегося недавно столетия. Изучение прерывалось на годы и не раз, и возобновлялось со страстью, удивлявшей учителей.

Метод Клауса — просвещенного варвара: он брал книгу, прочитывал наудачу половину фразы, треть или несколько их, — и ставил опус обратно в тесный ряд. Если ж сверкала мысль или образ, то книгу оставлял на столе раскрытыми страницами вниз, намереваясь позднее еще почитать — в надежде на радость открытия. На родственность в мире belles lettres, как называют литературу иные старомодные французы.

Множились книги, напоминая домики, шалаши. В каждом жила мысль или чувство.