PiHKAL

— Ну, от тебя было мало помощи, — сказал он, уставившись на меня. — Ты повсюду оставляешь вещи; по всему дому разбросан хлам, который ты не удосужишься прибрать. Знаю, что я не самый аккуратный человек на свете, но даже для меня это слишком — сталкиваться с тем же самым бардаком, как и у меня самого! Мне нужно хотя бы какое-то подобие порядка в доме, в противном случае я просто не смогу нормально функционировать. И раз уж мы заговорили о том, что меня бесит, скажу, что ты с маниакальной настойчивостью продолжаешь приносить мне слишком много еды, не обращая внимания на то, что я уже несколько раз просил тебя не делать этого. Я раньше не говорил об этом, потому что твоя неуверенность заставляет меня чувствовать, что я должен обращаться с тобой поласковей, чтобы ты не разошлась по швам.

Полностью окаменев, я стояла и смотрела на его побагровевшее, искаженное злостью лицо.

А Шура беспощадно продолжал: «Я не должен был ни за что разрешать тебе делать с собой такое — влезать в эту идиотскую ситуацию, возникшую между мной и Урсулой. И я виню себя за то, что допустил, чтобы все это дошло до такой стадии, когда, того и гляди, причинит всем боль. Глупо, глупо! Это невозможно, и с моей стороны было глупо допустить это». Он ударил себя по лбу ладонью. Я развернулась и вышла из кабинета, бесшумно закрыв за собой дверь. Грудь и горло у меня сжимались от слез.

Мы легли в постель, не сказав друг другу ни слова. Шура выпил много вина и сразу же погрузился в сон, а я вглядывалась в темноту и тихонько плакала, пока не уснула, окончательно обессилев.

На следующий день я не выходила из гостиной, понимая, что должна собрать вещи и уехать отсюда, несмотря на то, что была всего лишь суббота, а не понедельник. Я не переставала надеяться, что Шура придет ко мне и скажет, что все в порядке, что я могу остаться, что он хочет, чтобы я была здесь. Но он так и не появился. Время от времени я слышала, как хлопает задняя дверца когда он выходил в лабораторию. Я свернулась клубочком на диване и зарыдала, охваченная желанием умереть прямо сейчас и злясь на немыслимую несправедливость, с которой Шура отнесся ко мне. Я ненавидела себя за то, что так ошиблась, что влюбилась в него, и не могла понять, что же мне теперь делать.

Я знала, что он был прав, ведь я сделала так много всего, чтобы заставить его потерять терпение. Я была неорганизованной, потакающей своим слабостям, по сути дела лентяйкой, небрежной особой, а, кроме того, моя неуверенность в себе наводила на людей тоску. Конечно, ее можно было понять, но Шура не должен нести такое бремя.

Потом я услышала, как Шура открывает холодильник на кухне, и подумала о том, чтобы приготовить ему ланч, но не осмелилась, вспомнив, что он сказал мне, и подозревая, что он еще не отошел от обиды. Я пыталась читать, но не смогла. Все, чем мы были друг для друга, друг с другом, перестало существовать. Запланированный мною финал, в котором Урсула приезжает и остается навсегда, а передо мной достойно и с любовью закрывается дверь в Шурину жизнь, может быть, и насовсем, никогда не станет реальностью. Вместо этого все заканчивалось тем, что я оказывалась страдающей и сбитой с толку жертвой с распухшими от слез глазами, которая не могла даже набраться смелости, чтобы собраться и уехать прочь, чего, несомненно, ожидал от меня Шура.

Уже наступили сумерки, когда в гостиную пришел Шура. Он сел в кресло и, как мог, попытался мне рассказать о том, что происходит.

— Элис, я сожалею. Тебе пришлось впервые столкнуться с той стороной моего внутреннего мира, которую я не в силах объяснить. Это порой случается со мной — такое странное состояние сознания, и я даже не знаю, что его провоцирует. Словно что-то темное берет во мне верх. Я чувствую абсолютное одиночество, и не могу никому и ничему верить; я полностью теряю способность доверять. Остается лишь раздражение, и я злюсь на всех, а больше всего — на себя самого. Что бы я ни делал, что бы ни планировал сделать, внезапно начинает казаться бессмысленным, бесцельным. Надеюсь, ты сможешь пережить это и простить меня за то, что я наговорил тебе и что могло причинить тебе боль. Порой ты действительно действуешь мне на нервы, как, уверен, иногда действую тебе на нервы и я, но я не собирался уязвлять тебя и заставлять тебя страдать. Я очень благодарен тебе — или буду благодарен, если опять смогу испытывать чувство благодарности — в общем, какая-то часть меня благодарит тебя за то, что ты осталась. Это все, что я могу сказать.

Я смотрела на размытое пятно, которое было на месте его скрытого в тени лица. Мне был виден лишь блеск его волос и бороды. Я была в шоке, мои мысли и чувства запутались в мешанине страха, горя и стыда. Я все еще ждала, что Шура окончательно меня прогонит. Лишь мой внутренний Наблюдатель отследил сказанное. Он медленно переварил полученную информацию, сообщив мне, что я не должна уезжать, что Шурин взрыв не был окончательным приговором и что мне пора перестать реветь. Мне было сказано вести себя с достоинством, встать и подойти к нему, но не прикасаться.