PiHKAL

Обнаженная, я легла на живот, как двухлетний ребенок на залитом солнцем дворе. Я оперлась подбородком на руки и стала смотреть медленное, заслуживающее внимания шоу, которое мне устроил Шура. Под мягкой бежевой рубашкой у него ничего не было. Его грудная клетка оказалась просто огромной, а живот таким плоским, что почти напоминал живот хронически недоедающего человека. На груди была поросль темных волос и выделялись нежно-розовые соски. Аккуратно пристроив сложенную рубашку подальше от камина, Шура поднялся, чтобы снять брюки. Я не сводила с него глаз, подумав, Боже мой, какой же он чертовски высокий! И сказала: «Я вижу, что на других частях тела у тебя темные волосы, то есть я хочу сказать, на тех частях, которые я пока могу видеть». Когда он вышел из своих боксерских трусов, я хихикнула: «Ну вот, думаю, я вижу уже достаточно много».

Шура опустился на мат и лег лицом ко мне, подперев голову рукой.

— У тебя действительно нет лишнего веса, не так ли? — поделилась я своими наблюдениями.

— Без него я чувствую себя гораздо лучше.

Я пристроилась поближе к Шуре — теперь между нами было не больше двух футов — и вернулась к разговору о цвете его волос:

— Значит ли это, что у тебя везде были черные волосы до того, как волосы на твоей голове приобрели великолепный серебряный цвет?

— Нет, на самом деле не были. Волосы на голове у меня были светлыми, это достаточно странно, потому что, как ты видишь, — тут Шура позволил себе легкую усмешку, — волосы на моем теле темные.

Я по-прежнему старалась не смотреть на завитки волос у него внизу живота и спросила, когда его волосы поседели, произошло ли это в один момент и не наркотик ли, который Шура в тот момент изучал, был тому причиной.

— Я начал седеть в возрасте тридцати лет.

— В тридцать лет! Боже мой. Была ли конкретная причина — может быть, какой-нибудь шок?

— Нет, никакого шока. И наркотик тут тоже ни при чем. В то время я еще работал на Dole и не приступил к собственным исследованиям.

— Твои волосы прекрасны, и я уверена, что тебе об этом хорошо известно.

На этот раз Шура широко улыбнулся и сказал:

— Благодарю тебя. Мои волосы говорят тебе спасибо. У меня есть лишь одна теория касательно причин моей столь ранней седины. Подозреваю, я бессознательно готовил себя к участи безобидного старого профессора, который иногда может на что-нибудь сгодиться, если заниматься такой работой, какой занимаюсь я. И публиковать то, что публикую я. Звучит разумно, как думаешь?

— Ну, это потрясающая теория, но, мне кажется, с ней ты промахнулся. Ты вовсе не выглядишь безобидным. На самом деле ты похож на воплощение архетипа алхимика или сумасшедшего ученого. Боже мой! Ты идеально подходишь для роли сумасшедшего ученого! — я снова рассмеялась и подумала, что совершенно счастлива и не могу в это поверить. Лежать раздетой рядом с этим глотком свежего воздуха — вот это да! — рядом с самыми восхитительными стройными мужскими ногами из всех, что мне доводилось видеть, и самыми эротичными на свете предплечьями, а он влюблен в девчонку из Германии, и это не имеет значения.

— Элис, — сказал он.

— Да, сэр?

— Ты очень красивая женщина.

— Ты сам довольно привлекателен.

— Все, что я могу тебе предложить, — это правду. Я всегда буду говорить тебе одну лишь правду — о своих чувствах, о том, что я думаю, и обо всем остальном, что должен буду тебе сказать.

Я потянулась к Шуре, коснулась его щеки и сказала: «Спасибо».

Я не чувствовала ни малейших сомнений и ничуть не колебалась. У меня было такое ощущение, что все происходит так, как должно происходить. Это ощущение перерастало почти в уверенность, словно эта часть сценария была написана много лет назад и по-другому сыграть ее было невозможно. Прямо сейчас я не хотела ничего менять. Завтра не существовало, как не существовало в данный момент Урсулы.

Нашлось так много причин, чтобы быть с ним. Его острый, ясный ум, почти осязаемая жажда идей, жажда знания, волнение, с которым он искал новых переживаний и новых мыслей об известных вещах. Печаль, вызванная недавней утратой, и неясность в отношениях с Урсулой скрывали что-то еще, таившееся в глубине его души, — это было нечто смеющееся, сияющее, жаждущее жизни, стремящееся к бытию. Его темная сторона — ее я пока не увидела.

Теперь, подумалось мне, я узнаю этого мужчину с другой стороны. Шура провел пальцем по линии моего бедра. Мы все еще были отделены друг от друга расстоянием около фута, и оба подпирали голову рукой. Спешки не намечалось. Никакой спешки.

Легкие прикосновения продвигались все выше и остановились у меня за ухом. Потом, очень нежно, Шура положил ладонь мне на волосы и придвинулся ко мне. Его губы приникли к моим, готовым к поцелую, его язык встретился с моим; я ощущала вкус вина и вкус Шуры. Его губы не отпускали меня. Шура убрал руку с моих волос, и я почувствовала, как его ладонь, задержавшись у меня на груди, уверенно заскользила вниз, словно рука гончара, вылепливающего из глины вазу.