Пифагор

На собрании триерархов было решено оставить в Кротоне всех самосцев, слепивших семейные гнезда, отправив их к Тёплым Водам. Там за зиму была очищена от камней площадка и заготовлены стараниями Никомаха брёвна, которых должно было хватить для постройки учебных помещений. Пифагор отдавал предпочтение дереву, пропускающему дыхание неба. Но строить было ещё рано — лес не просох и вырытые за зиму канавы полны воды.

Осмотрев их, Пифагор попросил Эвримена вытащить сачками из воды лягушек и жуков и отнести их в безопасное место, а также привязать к деревьям домики для перелётных птиц.

   — Будет сделано, — отозвался Эвримен.

   — И змей не трогай, — добавил Пифагор.

Юноша вздрогнул.

   — Я как раз подумал о змеях. Неужели и их спасать?

   — Природа нас одарила сознанием для того, чтобы мы употребили его на благо ей, не причиняя зла ни животным, ни растениям, даже тем, которые вызывают у нас отвращение, доставляют беспокойство или приносят вред. Вспомни, что рассказывают о Меламподе. Этот муж нашёл общий язык со змеями, и они даровали ему необыкновенную остроту чувств. Однажды, находясь в темнице, он услышал разговор двух древоточцев о том, что балка над его головой перегнила и вот-вот обрушится. И это его спасло. Таким же необыкновенным слухом обладал и юный фракиец, которого я считаю первым своим учеником.

   — Ты мне ничего о нём не говорил.

   — Это он помог мне увести самосские корабли от персов. Перед этим мы с ним расстались, что, однако, мне не мешает чувствовать движение его души. Между нами словно бы протянулись невидимые нити, позволяющие мне ощущать его волнения и грозящие ему опасности. Сегодня я видел его плывущим на корабле. Солнце било мне в глаза. Из этого я заключил, что корабль плывёт на восток.

Отплытие

И вот настала пора отплытия и прощания. Провожать самосцев вышел весь город. Пифагору приготовили дар. На заре, поднявшись на палубу «Миноса», архонт торжественно зачитал постановление совета и народного собрания Кротона о даровании Пифагору кротонского гражданства со всеми его правами и о воздвижении ему после кончины за счёт города каменной гробницы.

В конце церемонии архонт вручил под приветственные крики и рукоплескания кротонцев Пифагору позолоченный ключ от главных ворот города, сказав:

— Возвращайся, кротонец Пифагор, скорее назад, в свой город. Мы все тебя ждём.

Как только архонт спустился на берег, были подняты сходни. Заскрипели по борту якорные камни, ударили вёсла. И вот уже между заполненным людьми молом и бортом «Миноса» обрисовалась вспененная полоса воды.

Пифагору на миг показалось, что не корабль уходит в море, а море шумит ему навстречу, раскрывая свои бескрайние пределы.

Берег вскоре скрылся из виду, и корабль оказался посреди необозримой, тяжело дышащей равнины, то серой, то зелёной. Он то взбирался на волны, то низвергался в глубину. «Колебание — всеобщий закон, — думал Пифагор. — Колеблется море, колеблется и земля, колеблется пламя. И жизнь — это колебание между рождением и смертью. Это огонёк, то вспыхивающий, то затухающий. Познание сродни уничтожению, как любовь — смерти. Зажигаясь, мы созидаем, а всё созидаемое обречено на уничтожение. И есть ли изъятие из этого закона? Что такое душа? Не колеблющееся ли начало, некое пронизывающее мир дыхание?»

Часть III САМОСЦЫ

Мир ахейских владык был на мифы рассеян.

От микенских дворцов ни двора, ни кола,

И лишь в пику бродяге морей Одиссею

Вознеслась над лагуною эта скала.

И, как прежде, божественный ум Паламеда

Обращён к измельчающим горы волнам

И к далёким, летящим в эфире планетам,

К позабытым народам и их письменам.

Не опасны ему хитрецы и пролазы,

Возвышается он над морями интриг —

Независим от мира превратностей разум

И своей обращённостью к тайнам велик.

И пока хоть одна нераскрытой осталась,

На дворец мудреца не опустится мгла,

Обойдут безразличье его и усталость,

И в песок не рассыпется эта скала.

Навплия

Пифагор, увязая в песке, шёл по берегу круглого, словно бы вычерченного циркулем залива. Впереди высилась одинокая скала с бесформенными остатками древней крепости, носившей имя Паламеда. Ещё в юности, наслышавшись о нём от Ферекида, Пифагор мечтал побывать в этих местах, где когда-то взору едва ли не самого изобретательного из эллинских героев были открыты все тайны природы, ныне забытые, как он сам.