Пифагор

   — Они не имеют семей, — проговорил Дукетий, — и потому у них всё общее. По очереди одни землю обрабатывают, другие — по морю шныряют. Живут как во времена Сатре.

Поймав недоумённый взгляд Пифагора, сикел продолжил:

   — Сатре — бог наш. Есть предание, что при нём у людей было всё общее. Не было ни господ, ни рабов. Одним словом, золотой век.

«Одинокий островок, где всё общее, — думал Пифагор. — А школа, цель которой познание, не должна ли быть таким же островком? Островком разума в мире безумия. Одиночеством мужчин, объявивших войну накопительству и наслаждениям. Но для них должны существовать строгие правила. Конечно, возможны такие же женские островки со своими правилами. Тот, кто придумал одногрудых амазонок, это понимал. Итак, островок и устав для его обитателей».

Пролив

Пламя Липары недолго занимало воображение самосцев. Усталость взяла своё. В храп вплелись шорохи и вздохи моря. Пифагор лежал с открытыми глазами.

«Видимо, скоро пролив, — думал он. — Куда же направил Леонтион судно? Ведь он мог поплыть к Ихнуссе или обойти Сикелию с юга».

Задремав ненадолго, Пифагор проснулся на заре посвежевший. Гелиос, пробившись сквозь туман, вычерчивал справа по борту мыс, над которым кружилась стая чаек. Волны стали бить сильнее, но вскоре успокоились.

— Оставь свои волнения, — послышался голос Дукетия. — Пролив не опасен.

   — Я плохо себе представляю, где мы находимся, куда плывём. Вот это меня и тревожит.

Сикел, придерживая кормило правой рукой, отступил на шаг.

   — Полуостров, — начал он, — лежит между двух морей, будучи обращён носком на Запад.

   — Носком? — удивился Пифагор.

Дукетий картинно выставил вперёд правую ногу, словно бы собираясь вступить в пляс.

   — Смотри. Вот форма полуострова, нависшего над Сикелией. Несколько загнутый носок педила, готовый её поддать, это и есть Регий, отделённый от Сикелии узким пространством пролива.

   — Очень наглядно! — восхитился Пифагор. — Можно обойтись без чертежа Земли, созданного Анаксимандром. Я припоминаю, что на нём очертание полуострова именно таково, как ты показываешь.

Опустив ногу, Дукетий продолжал:

   — Мыс, который сейчас будет справа от нас, — крайняя оконечность нашего острова. Здесь раскинулся эллинский город Занкла, соперник Сиракуз. Поэтому пролив закрыт для сиракузян. Тирренские корабли стоят в Регии и Занкле, пропуская в пролив только торговые суда, а из военных лишь картхадаштские как союзные. Чтобы твои корабли не пустили ко дну, нам предстоит остановиться в Регии на несколько дней. Объяснение с тирренским навархом я возьму на себя. Заодно пополним запасы воды.

Вскоре судно вступило в пролив, куда Гомер поместил чудовищных Скиллу и Харибду.

«Вопреки его болтовне, — подумал Пифагор, — здесь ничто не препятствует мореплаванию. Сам же пролив немногим более широк, чем тот, что отделяет наш Самос от Микале».

Дукетий направил судно влево, и вот уже стали видны жавшиеся друг к другу домики. Их стадо подступало к вершине холма, занятого, судя по колоннаде, храмом. Дукетий подвёл судно к сторожевой башне и что-то крикнул на своём языке вышедшему на площадку воину. И почти сразу заскрипела державшаяся на поплавках железная цепь. Вход в бухту был открыт.

Ксенофан

И вот корабли один за другим прошли в гавань и в том же порядке заполнили линию мола, где теснилось несколько рыбачьих судёнышек.

Тилар начал утро с хождения на руках и, к восторгу самосцев, так обошёл всю палубу. Потом он приблизился к Пифагору, и тот, похвалив его, начал рассказывать о своём учителе Ферекиде.

И вдруг с мола, к которому был пришвартован «Минос», по сходням взбежал незнакомец. Тёмный загар его лица подчёркивался курчавой белизной бороды. Не представившись, он заговорил срывающимся голосом:

   — Увидел я с мола сначала болтающиеся ноги, а затем услышал ионийскую речь. И не просто речь, а беседу, подобную тем, какие вёл со мною незабвенный Анаксимандр.

   — Ты его ученик? — обрадовался Пифагор. — Вот неожиданность! Ты знал Анаксимандра?!

Незнакомец гордо выпрямился.

   — Да! И это единственное достояние, которым меня наградило отечество. Давай познакомимся. Ксенофан из города, погубленного роскошью.

   — Из Сард? — удивился Пифагор. — Но ведь ты эллин.

   — О нет, не из Сард, а из Колофона, заболевшего лидийским недугом. Об этом моя элегия:

Роскошью заражены бесполезной лидийской,
В годы, когда ещё тирании не знали,
На агору, кичась, несли аромат благовоний,
Пурпура блеск, великолепье причёсок.

   — Вот что! Ты ещё и поэт?! А я с родины Асия! Перед тобою Пифагор.

   — О, ты самосец! — воскликнул Ксенофан. — А ведь я несколько лет назад посетил твой остров, побывал в Герайоне, насладился зрелищем пробитой горы, обошёл ваш акрополь, а внутрь меня не пустили. Уплыл, разобиженный. Значит, и до вас наша общая беда докатилась. Хотите построить новый Самос? А ты, судя по всему, ойкист[39]?