Пифагор

Если бы руки имели быки, или львы, или кони,
Чтобы творить изваянья, как люди,
Кони б тогда на коней, а быки — на быков бы похожих
Образы рисовали богов и тела их ваяли
Точно такими, каков у каждого собственный облик.

Сделав паузу, он продолжил:

   — Вот что я написал после многих странствий, заметив, что у эфиопов боги чёрные, с приплюснутыми носами, а у фракийцев — рыжие, голубоглазые. И этих-то, с позволения сказать, богов люди считают могущественными и, добиваясь их милости, приносят им лучшее, что у них есть. Само их множество, что бы мне ни возразили, не согласуется с могущественностью: ведь если бы даже богов было всего лишь двое, они не были бы могущественными, ибо один должен был бы подчиниться другому. Бог не только могуществен, но и безупречен. А вспомните, какими изобразил богов иониец Гомер. Какими только пороками он их не наделил, уподобив людям! Но даже если принять его россказни за клевету на богов, нам для рассмотрения достаточно и повсеместно господствующего мнения, что одни боги рождают других. Утверждающий это, на мой взгляд, — нечестивец. И такой же нечестивец тот, кто уверяет, будто мир, подобно камню, не имеет сознания, не видит, не слышит, не чувствует. Вот из другой элегии:

Есть один только бог, меж богов и людей величайший,
Не похожий на смертных ни обликом, ни сознаньем.

Этот бог — беспредельный мир, который некоторые называют космосом. По своей форме он шарообразен. У него есть центр и периферия, все точки которой отделены от центра одинаковым расстоянием. Часть бога-мира — и Земля, которую населяем мы, наделённые сознанием. Откуда бы оно взялось у нас, если бы его был лишён окружающий нас мир?! Бог не просто видит и слышит, он обладает вернейшим слухом и зрением, позволяющим ему управлять миром наилучшим образом...

Проводив Ксенофана к кораблю, Гиппас вернулся в храм Муз.

   — Друзья! — обратился он к ученикам. — Дав вам возможность выслушать Ксенофана, я преследовал цель сопоставить два учения. Вы, должно быть, заметили их общие черты — обращённость к космосу, неприятие эллинских представлений о богах, навеянных мифами. Сильная сторона Ксенофана — это критика мифов. Их неприятие привело его к идее о космосе, наделённом божественным сознанием, и это противоречит всему тому, чего достиг в своих изысканиях и прозрениях Пифагор. Ведь если космос — божество, совершенно отличное от человека по облику и сознанию, несовершенному человеческому уму незачем заниматься науками. Пифагор, в отличие от Ксенофана, не считает нужным опровергать рассказы о богах. Он своими опытами и своими исследованиями выбивает из-под них почву. Для нас, акусматиков, Пифагор — не бог, не чудотворец, а величайший наблюдатель природы, ведь так он называет сам себя, уверяя, что пришёл в мир ради наблюдения и приобретения знаний.

Помолчав немного, Гиппас подошёл к сфере и повернул её так, что она обратилась к ученикам тремя материками.

   — Сегодня у нас земная география, преобразованная Пифагором в науку, так же как арифметика, гармоника и астрономия.

Дориэй

Мог ли думать Килон, что вестником удачи станет для него сторож в гавани, известный всему городу под именем Пиявка? Он попался ему на пути к Сирису, где был разбит лагерь кротонцев.

Растопырив руки, старик лепетал:

   — Самояны! Самояны, как тогда. Два паруса... Свинки на высоком носу...

Взглянув в тёмное, сморщенное, словно ссохшееся от солнца лицо с заплывшим глазом, Килон проговорил брезгливо:

   — Иди проспись. Привиделось тебе. Не поднимутся самояны со дна, а новых не строят — некому и незачем.

   — Они самые! — не унимался старик. — В тот год, когда Демокед нас покинул, я снадобьями торговал. Самояны гавань заполняли. Зимой же их на сушу вытаскивали. А теперь их только три.

Утомлённый старческой болтовнёй, Килон повернулся и, схватившись за голову, почти бегом бросился к гавани.

Корабли со снятыми парусами уже покачивались у мола, и по сходням спускались люди в шлемах с перьями.

Прошло ещё немного времени, и Килон стоял уже рядом со спартанским вождём, пытаясь выяснить, что привело его в город.

   — Плыву в Сикелию, — сказал спартанец.

   — А самояны откуда у тебя?

   — С той поры, как Самос осаждал.

Поняв, что перед ним Дориэй, Килон оживился.

Мгновенно в памяти всплыла вчерашняя стычка в совете, когда вновь Пифагору удалось настоять на своём. «Хорошо же, — со злорадством подумал Килон, — ты воображаешь, Пифагор, что одержал надо мной победу, добившись включения в наше войско жалкой кучки беглецов. Посмотрим, как ты запоёшь, узнав, что на моей стороне будут сражаться непобедимые спартанцы».

   — А что ты потерял в Сикелии? — спросил он Дориэя.

   — Там есть гора, где мой предок Геракл победил Эрика и предупредил, что Гераклиды вернутся за наградой. Вот я и возвращаюсь.