Пятая печать

— Я говорил, надо попробовать! — вставил слово Дюрица. — Что вы теряете?

— Никогда вам уже отсюда не выйти, Лацика! — ответил трактирщик, — Нечего и тешить себя! Не стоит и надеяться!

— Попробовать все нужно! — сказал Дюрица. — Вы ничем не рискуете, если используете любую возможность вернуться домой.

Ковач, не подымая век, заговорил:

— Я пробовал… сказать, что ничего… не сделал! Хотел сказать, чтоб не сердились; если я что и сделал… из-за чего следовало сюда везти, то… это помимо моей воли вышло… Но мне не дали говорить! Слова… сказать не дали… только били да повторяли, что жена моя… потаскуха!

Из-за дверей послышался вопль, разнесшийся по всему зданию. Это был искаженный до ужаса мужской голос, который затем заглох, сменившись стенаниями.

Кирай вздрогнул и привалился к стене.

— Что потаскуха… моя жена… только и повторяли! — продолжал Ковач.

Трактирщик кивнул в сторону дверей:

— Этот наш коллега, слышите… прощения не просил! Он произнес это тихо, чтоб мог слышать один Дюрица.

— Эх, если бы так — попросил прощения, и…

— Даже слова сказать не дали… — повторял Ковач, — только били да обзывали мою жену потаскухой!..

Он отошел от стены, направляясь к Дюрице:

— Вы только что сказали, — начал, он и погладил ладонью лоб, — сказали, не убудет, мол… от человека, если прощения у них попросит? Это вы господину Кираю говорили… А коллега Бела сказал, что тот человек много чего потеряет, то есть такой смысл был у его слов. Вы ошибаетесь, коллега Бела! Человек ради своей жизни на все имеет право! Тут вы ошиблись: когда жизнь в опасности, он обо всем забывает, в нем только инстинкт говорит, приказывает, что делать. Вы… наверное, думали, что… за жизнь честью приходится расплачиваться и тому подобным. Но ведь в таких безвыходных обстоятельствах все это не в счет! Желание человека жить — превыше всего! Вы это серьезно, что если перед ними унизиться, то выпустят? Вы и впрямь серьезно?

— Конечно, он всерьез! — ответил Дюрица.

— Ведь это не грех, — продолжал Ковач, заслоняя губы ладонью, — ведь и бог велел, чтоб человек жил!

— Еще бы, — сказал трактирщик. — Вспомните, Кирай целую речь держал — и асфальт, дескать, вылижешь, если прикажут те, кто может приказывать.

— Это не грех! — повторил Ковач. — Грех, когда человек не все сделал, чтобы спасти свою жизнь. И потому еще не грех, что его к этому принудили…

— Да тут и вообще ничего унизительного нет! — заговорил Кирай. — Человек хочет жить… а тогда все остальное не считается.

— Кабы так… — произнес трактирщик.

— Когда они придут, — сказал Кирай, — я скажу, чтоб не сердились… Не знаю, что я такого сделал, но если это, по их мнению, плохо, то, конечно, они правы, и я не буду больше ничего такого делать, раз им не нравится!

Все молчали. Кирай посмотрел на них:

— Подлец я после этого?

— Нет! — сказал Ковач.

Кирай опустил голову:

— И все-таки я буду подлецом, коли так сделаю! И любой, кто так поступит, — подлец! После этого я себе в глаза взглянуть не смогу. Ведь не что-нибудь теряешь — уважение к самому себе, а это кое-чего стоит!

— А чего вы хотите? — спросил трактирщик. — Уважать себя или жить?

— Я все потеряю… — сказал Кирай.

— Однако… жизнь-то, хотя бы жалкую, сохраните?

— Они про мою жену говорили… что она потаскуха! — сказал Ковач.

Дюрица еще раньше отошел в сторону. Вернулся к окну и прислонился к доскам. Стоял с закрытыми глазами, сжав губы; лоб собрался морщинами, из раны все еще сочилась кровь. Было очевидно, что про остальных он забыл.

— Ну, как вы там, господин часовщик? — спросил трактирщик. — Опять, как всегда? Рта не раскроете, разве что в полгода раз?

Дюрица не отвечал.

— Который теперь может быть час? — поинтересовался Кирай.

— Не знаю, — ответил трактирщик. — Обращайтесь с таким вопросом к специалисту.

За дверью послышалась шаги, потом скрежет открываемого замка. В прямоугольнике открывшейся двери стоял нилашист с засученными рукавами в сопровождении другого, вооруженного револьвером. Револьвер висел у него на боку.

Нилашист с засученными рукавами окинул их взглядом:

— Ну, как дела, ворье? Не пере… еще друг друга?

Он переступил порог и остановился возле дверей.

— Живо все отсюда, снова дядя Микулаш пришел!

Трактирщик с трудом поднялся с полу. Дюрица, оставив окно, поспешил к нему на помощь. Ковач отнял ото рта руку и с ужасом смотрел на нилашиста. Кирай побледнел и неуверенными шагами направился к двери. Проходя мимо Мацака, начал было:

— Простите… я хотел…

— Цыц! — оборвал его нилашист.

Трактирщик вышел последним, опираясь на руку Дюрицы.

— Как дела, герой? — поглядел на него Мацак. — Никак присмирел чуток? Тебе даже не Микулаш, а сам Иисус кое-что принес!