Пятая четверть

Пора было закругляться, и так письмо вышло фантастически длинное — почти три листа. Вот только надо еще похвастаться, что видел, конечно, и саму ГЭС и Падунские Пороги, которые уже затопило, так что Антон Зорин был, может, последним человеком, кто их вообще видел. И конец! Хотя о здоровье-то! Об этом, кажется, положено писать в начале, но все равно. Здоровье великолепное. Аппетит у всех зверский и богатырский мертвецкий сон. О простуде, разумеется, ни слова. Ну и !Patna о Muerte! !Venceremos!

В свитере стало душно. Антон сдернул прищепку, расправил ворот. Шею окатила прохлада, и захотелось пить, но не чаю с малиновым вареньем, а ледяной воды. Вон она капает из крана. И такой в ней чувствовался космический холод, что подставь ей рот, и эти капли, казалось, как раскаленный металл при сварке, прожгут язык.

Бабка за забором с мягкой тяжестью приговаривала:

— Давай-ка из этих бакулочек, матушки мои, церковь построим с маковкой. А то у вас тут чего только в Братске не наворочено, а церкви нету, негде за вас, бестолочей, помолиться.

— Антон, иди попробуй, — позвала Тома и выставила на порог тарелочку с чем-то. Это были картофельные пластики с черными пузырьками подпалин — «печенки».

На плите, возле суповой кастрюли, кипело в ковше какое-то темное зелье, от которого исходил странный запах.

— Смола, что ли? — спросил Антон, жуя «печенки» и принюхиваясь.

— Смола. А еще что?

— И еще чем-то попахивает… Не могу… понять.

— Детством. Деревенским детством. Ты не знаешь такого запаха. Это кедровые орехи. Прошлогодние. Я их парю, чтобы вкуснее были… Я среди кедров выросла. Вся деревня в кедрах. Почти в каждом дворе. И у нас три таких громадных деревища. А как осень… — И Тома с затаенным восторгом стала рассказывать про ветер, про шишки, стучащие по крыше, про то, как эти шишки дробят деревянными вальками, трясут на ситах, сушат, веют, и про то, как зимними вечерами приятно щелкать орехи, внюхиваясь в них и вспоминая лето.

Над одной из сопок, далеко за лесом, кучились облака. Они всегда там кучились, то белые и рыхлые, то плотные, с фиолетовым отливом. Они, казалось, ниоткуда не приплывали и никуда не уплывали, а рождались на месте и на месте гибли.

Тамара тихонько начала:

La sangre que en Cuba se derramo
Nosotros no devcmos la olvidar…

И Антон подхватил:

Рог eso unidos hemos de estar,
Recordando aquelios que muertos estan. [6]

Они не допели до конца, когда у порога неожиданно вырос Леонид, чумазый, в крагах, с очками на лбу, улыбающийся. Он оперся о косяк и подозрительно спросил:

Ответь мне, Антон,
И Тамара, ответь:
Давно ль по-испански
Вы начали петь?

— !Sajudo caluroso! [7]— радостно воскликнул Антон и бросился на брата.

Тот подхватил его, приподнял и поставил на ступени.

— Я за тобой, дон Антонио. Сейчас будем арки испытывать. Поехали, посмотришь, как твоя продукция затрещит. Ты же вибрировал.

— Он, Леня, простыл, — заметила Тома.

— Кто простыл? Я? Что ты! — Антон сорвал с себя свитер и закинул его на дверь.

— Погоди-ка, а вот эта штука тебя не заинтересует? — спросил Леонид, что-то извлекая из кармана и протягивая Антону.

Это была шестерня. Небольшая, сантиметров шесть в диаметре, она лежала на черной краге, и свежевыточенные зубья ее матово светились. Сердце у Антона так и захолонуло.

Глава тринадцатая, в которой все события происходят ночью

Небо начало насупливаться с вечера, но дождя не предвиделось — не те были облака. Однако к концу смены, уже в двенадцатом часу, вдруг блеснула молния и громыхнуло — видимо, наверху, в темноте, декорация сменилась. Работу на полигоне срочно свернули, но камеры закрыть не успели, как пошел дождь, в свете прожекторов показавшийся ливнем.

— Кран!

— Кран! — раздалось сразу со всех сторон.

Иван, как всегда голый по пояс, выскочил из камеры и закричал, чтобы, все бежали под навес, он один справится с крышками. И все помчались под навес, где уже толпились рабочие третьей смены, посмеиваясь над застигнутыми врасплох бетонщиками.

Антон с Иваном выполняли сегодня «правительственный» заказ, как выразился Леонид. На ГЭС при монтаже сломался ригель, дело застопорилось, и полигону было предложено за двадцать четыре часа выдать этот ригель. Арматурщики до девяти часов вымучивали каркас и чуть не сорвали задание.

Дождь хлынул как раз тогда, когда Антон с Иваном доглаживали мастерками забетонированный ригель.

Антон вылез из камеры следом за Ваулиным и тоже хотел кинуться под навес, но, увидев, что Иван не может один разобрать спутавшиеся стропы, подбежал к нему. Он думал, что сейчас они вдвоем — раз! два! — уложат быстренько крышки и не успеют вымокнуть. Но еще и одна крышка не легла на место, а на них уже не осталось сухой нитки. И оттого, что дальше мокнуть некуда и не надо укрываться, Антону вдруг стало так хорошо и забавно, что он даже рассмеялся.