Пять в яблочко

Ну, после ребята смеялись. Говорят, что по израсходовании трети патронов должен докладывать командиру, а не держать в секрете. Зудили, зудили меня, и опять в газете кончилось мое дело.

И вот теперича, когда я и Ванька-автоматчик увольняемся, а оба мы из одной деревни, и чего доброго он рассказывать там начнет, а я вот и прошу пропечатать, как все это вышло, чтобы все знали, что тайну я завсегда крепко держал!

На посту у огнесклада

Старуха. Чево это ты тут охраняешь, голубчик?

Красноармеец. По уставу ето — секрет.

Старуха. Почему секрет?

Красноармеец. Та, должно быть, чтобы гранат кто-нибудь не спер!

Не подденешь на удочку!

В госпитале студентка-медичка осматривает красноармейца.

— Покажите язык!

— Никак не могу, гражданка!

— То есть, почему не можете?

— По причине военной тайны. В разговоре с вольными гражданами, особливо женской нации, должон я держать язык за зубами!

Верх последовательности

— Скажите, — а куда переехал командир роты Иванов?

— Не скажу.

— Почему?

— Расквартирование воинских частей не подлежит оглашению!

Парень-кремень

(Сценка с натуры)

Девица. А сколько у вас начсостава в роте имеется?

Красноармеец. Я вас, мамзель, при всех своих горячих чувствах, прошу эти разговоры оставить. Я насчет военной тайны — кремень! Да!

Девица. Ага, понимаю. Но очень интересно мне знать, сколько у вас женатых командиров?

Красноармеец. Это можно. Даже с удовольствием могу сообщить: двенадцать!

Девица. Ну, а холостых?

Красноармеец. Холостых десять.

ШКОЛЬНОЕ И ВНЕШКОЛЬНОЕ

Великий слепой

Сценка В. Кв-ого

В лагерях вывешен плакат:

СЕГОДНЯ КИНО-СЕАНС

«Красные дьяволята»

Начало ровно в 9¹/₂ часов

К девяти народу — видимо-невидимо, но сеанс не начинается; «несознательные элементы» стучат ногами…

— Товарищи, не волнуйтесь!.. Сейчас привезут из города картину и начнем, — успокаивает голос из темноты.

— На быках, видно, везут, либо в канаву вывалили, как давеча.

— Прошу не выражаться и семячек не грызть!

Стрелка ползет к одиннадцати; скучно, темно, бойцы зевают прямо с остервенением.

— Это же не кино, а какая-то разруха!.. Товарищ Теркин, проснитесь!

— А?.. Кого? Я не спал, товарищ политрук.

Общий хохот: заснешь, когда ночь уже на дворе! И чего не начинают?..

— Даешь картину, — душераздирающий вопль потрясает клуб.

— Сейчас начинаем — привезли! — Гул временно смолкает. — А какой механик сегодня?

— Крутиков! Старший в город уехал…

— Ну, значит, — табак дело: ни пса не выйдет, потому у него обязательно — как на самом интересном месте, так и лопнет?

— Чего лопнет?

— Картина. — И не удивительно: все его механическое образование — на учебной кузнице меха раздувал.

— Время-я-я! Времечко-о-о!.. Пора-а-а!

Наконец, на экране появляется светлое пятно.

— Сейчас вы, товарищи, увидите чудные виды крымской природы, которые, как известно, были, при помощи кровожадной Антанты, заняты Врангелем.

Светлое пятно темнеет, появляются какие-то прыгающие тени…

— Да… Картина: как в Крыму — все в дыму, ни черта не видно!..

— Лента порвалась — кислотой скрепляется!..

Лента рвется с изумительной аккуратностью — каждые 10 метров. Темно; от скопления народа в воздухе образуется что-то злохимическое…

Но вот к часу ночи аппарат начинает работать с бешеной скоростью: кони, люди, даже курицы скачут галопом, потом из аппаратной раздается треск… и снова темнота.

— Товарищ политрук, правильно зовут кино — «великим немым», он у нас и немой и слепой…

— Шар у машины лопнул: сеанса сегодня не будет!

Красноармейцы шумно расходятся; кто-то кого-то будит — не добудится. Слышен разговор:

— Митька, вставай! — отменяется… Да вставай, леший, чичас подъем играть будут!

Спектакль

Рассказ С. Карташова

Пристал ко мне Бочков, как… очень крепко пристал, одним словом, и начал подзуживать.

— Почему ты на сцене не выступаешь?.. Почему ты на сцене не выступаешь?.. Почему ты на сцене… Как, — говорит, — сознательный красноармеец, должен ты, значит, выступнуть.

— Ладно, — сказал я, шут с тобой, согласен.

— Вот давно бы так, — обрадовался он, — пойду теперь других уговаривать.

Бегал он с неделю так, запарившись и высунув язык, даже жалко его становилось. Наконец, заявился:

— Готово, Степа, роль тебе принес. Будешь графа играть в драме «Кровавое наследство, или роковые братья».

Правду сказать, взволновался я ужасно. Шутка-сказать, — графа играть! Кружок марксистский пришлось временно оставить. Все-таки спектакль, как-никак, дело — массовое: смычка с крестьянством, необходимо подготовиться.

Она звалась Эльвира фон Пупхен-Дутен, а я — Ансельн де-Левартучио, и еще был злодей, и поп, и разбойники, и многие другие. Половина роты участвовала.