Пиар добра или как просрать всё

Я долго ходил вокруг елки. Я смотрел на нее. Я тогда не знал, что все это навсегда запоминаю. Я бы это и не запомнил, если бы не то, что случилось потом. Я потянул одну игрушку. Хотел ее рассмотреть. Это был маленький сказочный домик, в маленьком его окошке очень уютно горел свет. Я помню, что мне очень хотелось попасть в этот домик, побыть там, внутри. Но это было невозможно, и я это понимал, несмотря на все свои странности, а в детстве я был странным, молчаливым, многие соседи даже думали, что когда я вырасту, я буду дебилом, и мама плакала, когда ей это говорили. Но потом она показала меня врачу, а он сделал мне снимок черепа, а потом, я помню, он смотрел снимок моего черепа, а мама, затаив дыхание, ждала, что он скажет, а он, улучив секунду, когда мама не видела, потому что смотрела на снимок моего черепа, вдруг подмигнул мне. А потом он сказал маме:

- У вас нормальный ребенок, поздравляю!

Я думаю, этот врач сам был такой же, как я. Он подмигнул мне, как бы говоря – не бойся, я тебя не выдам, мы должны поддерживать друг друга. Потому что это чисто геройская маза – поддерживать друг друга в мире, в котором все друг другом питаются. А героями питаются все. Героев всегда легко узнать по тому, что они стоят, точнее, чаще всего, лежат – на самом низу, на дне - пищевой цепочки. То есть, они никого не едят, потому что они и есть – еда.

Так вот, я не мог попасть внутрь волшебного домика. Тогда я решил хотя бы заглянуть внутрь его окошка. Там я предполагал обнаружить волшебство. Потому что я был уверен, что волшебство существует.

Я и потом, я даже когда вырос, я всегда, всегда – был уверен, что волшебство существует. У меня не было доказательств. Никогда не было. Но я всегда знал, что оно есть. Так всегда начинается полный просер. Он всегда начинается с волшебства. Точнее, с твоей уверенности в том, что оно существует. Ты начинаешь действовать так, как будто оно существует. Так ты и попадаешь в полный просер.

Мой папа, как оказалось, плохо закрепил елку. Или она была слишком большая и от этого – неустойчивая. Так бывает. Величие часто бывает напрямую связано с неустойчивостью, шаткостью, падкостью, наконец. Я всегда это чувствовал – да хотя бы на себе.

Когда я потянул игрушку, я потянул и ветку, от этого вся елка вдруг пришла в движение. Я помню, я успел посмотреть вверх. Я увидел, как сверху на меня падает огромная ель. Сверху на меня летели с разной высоты, как бомбы, игрушки. Они сыпались сверху, и взрывались, падая на паркетный пол. Потом елка накрыла меня полностью. Огромным, колючим, пахучим кошмаром. Это был настоящий, трагический, полный просер.

В ту секунду я подумал, что было бы спасением сейчас умереть. Потому что родители теперь меня – за то, что я сделал - будут жестоко убивать.

К моему огромному удивлению, меня не убили. Наоборот, мне очень повезло – так бывает в детстве, так бывает только в детстве. Мама испугалась за меня, и поэтому совсем меня не ругала. И даже сказала, что игрушки ей не дороги, а я почему-то – дорог, и что я могу их все разбить, если хочу, лишь бы сам был цел. А я заплакал – потому что мне, наоборот, стало очень жалко игрушки. И я подумал, что лучше бы я разбился, а игрушки уцелели. Когда я вырос, я потом много раз, при самых различных обстоятельствах - разбивался, исполняя это свое детское желание.

И еще я навсегда запомнил – что сказка может упасть на голову сверху, как бомба.

Слава и почести

Выше уже было сказано о том, что моя молчаливость во младенчестве была причиной серьезного беспокойства моей мамы. Она очень опасалась наследственности по линии папы. Ведь дедушка (отец папы) был чекист (палач), а его сын и мой папа – синяк (алкоголик). Мама очень боялась, что две эти романтические профессии наложатся как-то неудачно одна на другую, и в результате миру в лице ее сына явится монстр.

И действительно, я все время молчал. Все младенцы плачут, гукают, пукают – дают миру знать. О своем отношении к нему. А я молчал, и от этого у мамы все холодело внутри. Она думала, что все-таки все наложилось по линии папы.

Но однажды произошел случай, который избавил маму от этих тяжелых мыслей.

У нас во дворе жила девочка, дочка соседей. Она любила играть со мной. Ее звали Лиля.

Лиля была красивая. Мне очень нравилось, когда она брала меня на руки. Я хотел Лилю. Однажды Лиля – она не подозревала о том, что я ее хотел, и сюсюкала со мной, чмокала меня всюду, не подозревая, что от этого я еще больше ее хотел и именно поэтому писялся и какался, - однажды Лиля взяла меня на руки, и стала играть со мной в «ура». Лиля любила играть со мной, точнее, играть мной, в эту игру. Она подбрасывала меня высоко в воздух, и кричала: ура! Мне это нравилось. Как всякому герою, мне нравились слава и почести. Я улыбался. Улыбался я скупо - как подобает герою, которому почести нравятся, но которого они не слепят. И молчал.