Певец Волги Д. В. Садовников

Раз железным ломом чуть одного не убил, да увернулся. Лет с десяток он мельницами заведывал, потом и помер. Мало таких мастеров было. Лучше его муки во всей округе не было. А почему так? У него было четыре моргулюгки, да в Жегулях спрыг-траву достал. Достал он себе в работники моргулюток потому, что без них ни одну мельницу не удержишь, да и времена были барские, страшные, а мельниц-то четыре.

Раз один прикащик взял да и нажаловался барину, что он мошенничает, муку продает; а барин-то сам приехать не мог и приказал прикащику распорядиться на счет мельника. Он, плутский сын, приехал в село, взял дворовых, вошел к Петру-то Васильичу в дом и заковал его в железы.

— Это за что? — спрашивает мельник. — Разве я душегуб?

— Барин, — говорит, — приказал в солдаты тебя везти, а железы для того, чтобы ты не убежал.

— Так нешто ты думаешь они меня удержат, коли я не захочу? Они у тебя, говорит, пересохли!

Как махнет ногами-то, они и улетели вверх.

— Вот тебе, — говорит, — и железы! Для тебя они железы, а для меня тлен. А хочешь, если по-дружески, так не куй меня и вези. Я не сбегу. Прямо некованого вези, а то ты меня и не увидишь, коли закуешь!

Прикащик-то и смяк. Мужики пришли к Петру Васильичу прощаться. Сидит Петруха веселый.

— Слышали мы, — говорят мужики, — про твое несчастье.

— Нет, — говорит, — братцы, у меня несчастья.

— В город, слышно, тебя в солдаты везут?

— Нет, — говорит, — не в солдаты, а городского калача поесть да водки городской попить; потом я опять здесь буду у барина мельницы делать и вам работёшки дам.

Мужики молчат, да на него глядят. Полна изба народу.

— Идол-то вот, — говорит, — не велел меня из избы выпущать; боится, что сбегу, да я своих меньших братьев пошлю! Ступайте, — говорит, — эй, вы! Столкните лежень со свай-то! Там не сладят: он крепко положен на шипы-то…

Мужики смотрят, диву даются с кем это он. А Петруха опять:

— Ну! ребята, идите, пособите идолу-то спустить нижние-то мельницы! Верхнюю-то перекувыркнуло, да как ловко! Пущай трудно было: земля-то больно мёрзла, а другую-то завтра; третью, когда я на половине дороги буду, а четвертую, как в город приеду.

Мужики постояли, потом простились и по домам пошли.

— Не прощайтесь: свидимся скоро! — говорит.

Идут; а прикащик навстречу верхом едет.

— Братцы, — говорит, — помогите! У меня верхнюю мельницу прорвало… Опустим вершники у низовых-то! Поскорей!

Подошли к мельнице — ее совсем переворотило. На заре, как мельника увезли, другую прорвало, к обеду — третью, а на третий день — четвертую. Прикащик хлеба лишился.

— Погиб, — говорит.

Как две-то сломало, к барину послал. Барин когда приехал, ни одной мельницы уж не было. Горячий был барин.

— Где Петряй?

— Его, — ему докладывают, — в солдаты увезли.

Он как ногами затопает…

— Кто распорядился?

Да на прикащика-то с кулаками, а не ударил, потому тот тоже из благородных. Так он кулаки-то все об стол оббил.

— Живо тройку!

И поехал в город за Петром, мельником. Приходит на его фатеру.

— Что ты, — говорит, — Петряй, меня покинуть хочешь?

— Нет, барин, это видно вы хотите, а я нет. Уж видно божья воля на то! Уж видно царю надо послужить; вам довольно послужил.

— Нет, Петряй, поедем со мной.

— Нет уж, барин, я по вашему желанью видно здесь останусь. Трудно в лодчёнке, барин, отчаливать от берегу: страшна середина, а когда переедешь реку, то все равно: земля-то что там, что здесь, и трава-то так же растет.

— Будет ломаться, Петряй, поедем!

— Нет, барин, оттолкнулся в лодке, без весел, так водой унесет, не догонишь. Иду охотой служить! Простимся!

Барин и так и сяк; не едет. На хитрости барин пустился: подговорил молодцев с ним гулять, денег на это дал. Они его напоили да и опохмеляли все время, покуда приемка-то шла, а как кончилась, барин и говорит:

— Будет, попил городского-то вина! Поедем работать!

— Нет, барин, я в солдаты иду!

— А коли, — говорит, — гордыбачить будешь, так я тебя в полиции выпороть велю!

Ну, он розог-то испугался и поехал. В один месяц Петр Васильич ему три мельницы справил, а одна до весны осталась. Спрыг-трава ему да моргулютки помогали.

Достал он спрыг-траву в Жегулевских горах, на самой на вершинке. Там озера есть, и в этих озерах нет ни одного червячка, и от ветра озера никогда не колышатся. Вода в них словно стекло, и скрозь нее все видно, что есть на дне. Только такое озеро не скоро найдешь; иные его ищут по месяцу, да не находят. Спрыг-трава там и растет. Цветет спрыг-трава на Ивана Купала, в полночь. В эту ночь все дно озера видно: жемчуг, словно жар горит, индо в небе от него зарево стоит. Серебро, золото и каралы на дне — все есть. Каралы и черные и красные, и все вычужены. Итти за спрыг-травой, надо молитву особую знать, а то в клочки разорвут; и итти надо не оглядываясь, а то от черных не сдобровать. Доставать спрыг-траву больно мудрено, и при этом страх большой. Рассказывал Петр Васильич про себя, как доставал, так: