Певчее сердце

— Как прикажешь, — дохнула Владислава ей в губы. И призналась: — Знаешь, мне там, в зале, хотелось наплевать на зрителей, подняться на сцену, взять тебя на руки и унести от всех. Чтобы ты была только моя. Вот такое эгоистичное желание.

Воскрешающие струйки хлынули с новой силой: вторая волна катарсиса, уже не такая мощная, но интимная и принадлежащая только ей, мягко и властно накрыла Марию. Чувствуя тёплое, живительное возвращение сил, она дотронулась подушечками пальцев до щеки Владиславы.

— Ты угадала... Ты почувствовала это. Ты прочла мои мысли.

— Маш... Как было не угадать, если ты так мощно транслировала это? Как самый большой в мире передатчик. — С тёплым смешком Владислава уткнулась своим лбом в лоб Марии, глядя на неё с обожанием, мечтательной нежностью. — Ты чудо, Машенька. Ты — самая прекрасная женщина. Ты такая светлая и тёплая... Ты — великая. Как солнце. Немудрено ослепнуть и потерять голову от тебя... Ну-ну... — Её пальцы смахнули слезинки со щёк Марии. — Не плачь, родная. Я делаю, что могу... Ты отдала много сил сегодня, и мой долг — вернуть тебе хоть часть, чтобы ты почувствовала себя лучше. Да ещё и в предыдущую ночь по моей вине толком не выспалась, девочка моя бедная. Невыносимо видеть тебя такой вымотанной. Хочется, чтобы ты сияла, чтобы улыбалась...

— Я чувствую... Ты возвращаешь меня к жизни. — Рука Марии, обвившая шею Владиславы полукольцом, напряглась в сладкой судороге объятий, губы устремились навстречу.

Конечно, их немедленно накрыла тёплая власть поцелуя. Виртуозная сладкая нежность проникала внутрь, мастерски овладевая Марией, добираясь до самого сердца. Владислава дарила её щедро, без счёта, по первой мысли, по малейшему намёку Марии, по еле заметной мольбе её дрожащих ресниц.

— Машенька... Ты невероятная женщина, — шептала она, сияя ей теплом лазурного моря во взгляде. — По-моему, я втрескалась по уши. Как никогда в жизни. Ты что-то сотворила со мной... что-то волшебное.

Каждому слову Мария верила и сама шептала нежные глупости. Силы возвращались с каждым поцелуем, с каждым прикосновением, и ей вдруг стало страшно.

— Влада... Ты не слишком щедро отдаёшь себя? — обеспокоилась она. — В меня силы просто водопадом льются, никогда в жизни такого со мной не было.

Губы Владиславы крепко прильнули к её лбу.

— Машенька, это ничто по сравнению с тем, что ты сделала на сцене. Это просто жалкие крупицы. Не бойся за меня, сил у меня много. Это мой долг. Это не я, это ты слишком щедро отдаёшь себя... И я эгоистично боюсь, что тебя не останется совсем... Что ты раздаришь себя людям, а мне не достанется. Да, вот такая я собственница. Я хочу тебя для себя одной.

Нежный стон сорвался с губ Марии, она потянулась ими к Владиславе, незамедлительно ощутив их пылкий ответ. Всё, что ещё оставалось живого в ней, она отдавала в этом поцелуе, наслаждаясь своей проницательностью: да, этот энергично-жёсткий рот был виртуозом в своём деле.

— Я, наверно, кажусь тебе глупой... и доступной, — вдруг ужалило Марию осознание своего положения — полностью во власти Владиславы, с раздвинутыми коленями, между которыми та прильнула, крепко обнимая её. Уже раскрытая, как до конца развернувший свои лепестки бутон, в который Влада в любой миг могла запустить пальцы, и не повернёшь назад, не сомкнёшь бёдра: ласковая бирюза уже победила, уже не сдаст завоёванных позиций. С какой стати ей отступать, если её руки — уже у Марии под платьем?.. Уже хозяйски ласкают ладонями, щекочут, играют, и от этих игр становится так до мурашек горячо и влажно, скользко внутри? Что-то прикоснулось там, пощекотало, а уголки глаз Влады выпустили улыбчивые лучики. Мария вспыхнула: никогда её так беззастенчиво не дразнили, утверждаясь во власти над ней.

— Машенька, ты — взрослая самостоятельная женщина. Прекрасная, зрелая. Я знаю тебе цену, поверь. — Бирюза глаз Владиславы стала серьёзной, пронзительно-нежной, обволакивающей, а рука шаловливо ползла по полному бедру Марии, приподнимая подол платья. — И это даёт мне основание считать себя счастливейшей из всех, потому что ты выбрала не кого-нибудь, а именно меня. Такое солнце, как ты, озаряет всех, и ощущать его в своих руках — великий соблазн и предмет особой гордости. Но хвастаться, бахвалиться этим... Маш, я, может быть, и сволочь в какой-то мере, но не настолько, чтобы ронять честь женщины и обесценивать её выбор. Я осознаю, какое сокровище сейчас у меня в руках. Тебя любят и желают тысячи и миллионы, но ты сейчас смотришь на меня, обнимаешь меня. Это дорого стоит. За это можно всё отдать.