— Приятная сегодня погода, — продолжал Иван Афанасьич, — изволите часто гулять?
— Гуляем-с.
— Ах, как бы мне было желательно…
— Чего-с?
Девушки у нас выговаривают слово «чего-с» очень странно, как-то особенно резко и быстро… Куропатки так кричат по зарям.
— Погулять-с, знаете ли, с вами… за городом, что ли…
— Как можно!
— Отчего же не можно?
— Ах, какой вы, право!
— Но, позвольте…
Тут поравнялся с ними купчик-попрыгунчик с козлиной бородкой и пальцами, растопыренными в виде рогульки, чтобы рукава не сползали, в долгополом синеватом кафтане и теплом картузе, похожем на распухший арбуз. Петушков, ради приличия, отстал немного от Василисы, но тотчас же нагнал ее снова.
— Так как же? насчет прогулки-с?
Василиса лукаво посмотрела на него и опять засмеялась.
— Вы здешний?
— Здешний-с.
Василиса провела рукой по волосам и пошла потише. Иван Афанасьич улыбнулся и, внутренне замирая от робости, нагнулся немного набок и трепетной рукой обвил стан красавицы.
Василиса вскрикнула:
— Полноте, бесстыдники, на улицы.
— Ну, ну, ну, чего, — забормотал Иван Афанасьич.
— Полноте, говорят вам, на улицы… Не обиждайте.
— А… а… ах, какие же вы, — проговорил Петушков с укоризной, а сам покраснел до ушей. Василиса остановилась.
— Ступайте себе, господин, ступайте… Петушков повиновался. Он пришел домой, целый час сидел неподвижно на стуле и даже трубки не курил. Наконец он достал листок сероватой бумаги, очинил перо и после долгих соображении написал следующее письмо:
«Милостивая государыня
Василиса Тимофеевна!
Будучи от природы человек необидчивый, как же бы мог я вам причинить неприятность. Если же я и действительно перед вами виноват, то именно скажу вам: намеки г-на Бублицына меня к тому способствовали, чего я никак не ожидал. А впрочем, покорнейше прошу вас на меня не гневаться, Я человек чувствительный и всякую ласку весьма чувствую и благодарен. Не гневайтесь на меня, Василиса Тимофеевна, прошу вас покорнейше. Впрочем, с моим почтением пребываю
Онисим отнес это письмо по адресу.
III
Прошло две недели… Онисим каждое утро, по обыкновению, ходил в булочную. Вот однажды Василиса выбежала к нему навстречу.
— Здравствуйте, Онисим Сергеич.
Онисим принял мрачный вид и сердито проговорил:
— Здорово.
— Что ж это вы никогда к нам не зайдете, Онисим Сергеич?
Онисим угрюмо взглянул на нее.
— Что я зайду? чаем небось не напоишь.
— Напою, Онисим Сергеич, напою. Только вы приходите. И с ромом.
Онисим медленно улыбнулся.
— Что ж, пожалуй, коли так.
— Когда же, батюшка, когда?
— Когда… Эх, ты…
— Сегодня, вечерком, угодно? заверните.
— Пожалуй, заверну, — возразил Онисим и поплелся домой ленивым и развалистым шагом.
В тот же день, вечером, в маленькой комнатке, подле постели, покрытой полосатым пуховиком, за неуклюжим столиком сидел Онисим напротив Василисы. Тускло-желтый огромный самовар шипел и сипел на столе; горшок ерани торчал перед окошком; в другом углу, подле двери, боком стоял безобразный сундук с крошечным висячим замком; на сундуке лежала рыхлая груда разного старого тряпья; на стенах чернели замасленные картинки, Онисим и Василиса кушали чай молча, глядя в лицо друг другу, долго вертели в руках кусочки сахару, как бы нехотя прикусывали, жмурились, щурились и с свистом втягивали сквозь зубы желтоватую горячую водицу. Наконец они опорожнили весь самовар, опрокинули кверху дном круглые чашечки с надписями-на одной: «за удоблетворение», а на другой: «невинно пронзила», крякнули, отерли пот и начали помаленьку раз-. говаривать.
— Что, Онисим Сергеич, ваш барин… — спросила Василиса и не договорила.
— Что барин… — возразил Онисим и подперся рукой. — Известно, что. А вам на что?
— Так-с, — отвечала Василиса.
— А ведь он (тут Онисим осклабился), ведь он вам, кажись, письмо писал?
— Писали-с.
Онисим покачал головой с необыкновенно самодовольным видом.
— Вишь, вишь, — проговорил он хрипло и не без улыбки, — ну, а что такое он писал вам?
— А разное написал. Что, дескать, я, сударыня Василиса Тимофеевна, так; что вы не думайте; что вы, сударыня, не обиждайтесь; и много такого написал… А что, — прибавила она, помолчав немного, — он у вас каков?
— Живет, — равнодушно отвечал Онисим.
— Серчает?
— Куда ему! Нет, не серчает. А что, он вам ндравится? Василиса потупилась и засмеялась в рукав.
— Ну, — проворчал Онисим.
— Да на что вам, Онисим Сергеич?
— Да ну же, говорят.
— Что ж, — проговорила наконец Василиса, — они… барин. Разумеется… я… да и они уж… вы сами знаете…
— Как не знать? — важно заметил Онисим.