Петрашевский

Муравьев просто самодур, и его разменная монета — люди. Ради честолюбия, славы да из барской прихоти он и либерал, приближающий к себе бывших «возмутителей», и сатрап, подписывающий ведомости, в которых итог — десятки тысяч разоренных и сотни мучительно умерших, несчастных переселенцев на Амур. Скорее бы кукушка прокуковала двенадцать. Он откланяется.

Львов тоже чувствует себя плохо в институте благородных девиц и только делает вид, что игра все того же и неизменного Кукеля поглотила его целиком.

16 апреля 1859 года. Почти десять лет минуло с того памятного и несчастного дня, когда стены Петропавловской крепости сузили его мир до нескольких каменных аршин. Вот уже которое утро подряд он просыпается с этим чувством последнего свободного столичного дня.

Львов лежит с закрытыми глазами, но Петрашевский хорошо видит, как приоткрываются его веки.

Десять лет — это почти четверть прожитых годов.

Прожитых!

А разве эти десять он жил? Конечно, жил. Но опустошенно и пока бесплодно.

Странно складывалась жизнь. Он все время стремился к тому, чтобы переделать ее, она делала все, чтобы внушить ему, что она незыблема.

Кто же победил?

Пока никто!

Наверное, такие люди, как Бакунин, пришли бы в восторг от подобного вывода.

Никто!..

И это в борьбе с самой жизнью!

Нет, он боролся не с жизнью, не со стечением обстоятельств. Он боролся за жизнь в том ее совершенном понимании, которое открылось ему давным-давно.

— Ты спишь, Михаил? Львов полусидит в подушках.

— Я знаю, тебе тоже пришло в голову, что минуло уже десять лет…

Петрашевский не отвечает.

Прошло еще с полчаса, и снова Львов привстал на кровати.

Он вряд ли нуждался в слушателях, тем более в таком, как Петрашевский, ведь Михаилу Васильевичу известны все обстоятельства той «ошибки». Но он больше не мог молчать:

— Бенедиктов, мой сожитель, встретил меня словами: «Сегодня ночью ошибочно вместо вас взят капитан Львов, Петр Семенович». Он советовал мне надеть мундир и ехать прямо к генералу Ростовцеву, рассказать об ошибке и тем смягчить наказание. А я, дурак, не послушал доброго совета. И ждал. А чего ждал? Наверное, мессии в лице какого-либо доброжелателя или богатого дядюшки. И он явился, явился в то же утро с полуторатысячами рублей в кармане и советом убраться как можно скорее из Петербурга, а затем и из России. Я его поцеловал и отказался. И снова ошибка — нужно было уезжать, бежать, бежать…

Сильный стук в дверь прервал Львова на полуслове.

— Спите?..

Петрашевский никак не найдет очки, чтобы разглядеть незваного посетителя. Да и знаком ли он с ним?

— Неклюдов не уехал, а стрелялся!.. Говорят, убит или уже. отходит!..

— Ну и дурак! — У Львова это вырвалось непроизвольно.

Дверь захлопнулась.

Иркутск бурлил, как бурлит Ангара, когда солнце сбрасывает с нее ледяные оковы.

Сторож казенной палаты Пежемский, живущий в караульном доме при винных магазинах, видел пролетку, четырех господ недалеко от заимки Кукуева и слышал выстрел. Да, да, пистолетный выстрел, и причем один.

И караульный солдат Файнберг, стоявший в будке у вишюго подвала, тоже слышал выстрел. Один, один! Вот только он не может определить, из ружья был сделан выстрел или из пистолета.

Но кто же эти четверо?

— Двое — Беклемишев и Неклюдов.

Лекарь Кашин подсказал, что секундантом Беклемишева был Анненков, а Неклюдова — Молчанов.

Молчанов?

Его знали, как собутыльника Беклемишева. Надворный советник, он был в милости у Муравьева. Что же заставило Молчанова стать секундантом Неклюдова? Его навязали жертве.

А где были власти?

Власти были на колокольне!

Да, да, иркутский полицмейстер Сухотин — цепная собака и комнатный пес графа Муравьева, — оказался на колокольне Успенского собора.

Полицмейстер уверяет, и это уже известно всему городу, что-де он «желал предупредить» дуэль, о которой знал «по слухам», заехал утром, 16 апреля, на Большую улицу, надеясь застать дома проживавшего там Беклемишева, да не застал. Поскакал по дороге до собора, но там дорога разветвляется…

Вот он и взобрался на колокольню, чтобы оглядеться, нет ли где поблизости «лошадей или экипажей».

— Врет полицмейстер. Он следил с колокольни за тем, чтобы какой-либо случайный прохожий не помешал убийству!

— Убийству?..

Это слово было произнесено в Иркутске утром же 16 апреля, после того, как стало известно, что смертельно раненный Неклюдов скончался, так и не приходя в сознание.

Убийство! Умышленное! И только для декорации обставленное атрибутами дуэли.

Но где доказательства, факты?

Молчанов и Анненков, за ними Гурьев и многие другие «благородные» честью свидетельствуют, что это была дуэль.

Дуэль?

А выстрел один?

Молчанов уверяет, что их было два, но они раздались одновременно, даже столкнулись два дымовых облака.

Но разве можно верить Молчанову?

Анненков проговорился, что когда заряжали пистолеты, Беклемишев заметил соскочивший пистон. Потом пистолеты якобы опять перезарядили, Молчанов смешал их за спиной…

Перезарядили ли?