Петр Великий (Том 1)

И ти браты тее зачували,
Словами промовляли:
«Братику милий,
Голубоньку сивий!
Шо ты кажешь!
Мов наше серце ножем пробиваешь!
Що наши мечи на тебе не здиймутся,
На дванадцять частей розлетятся…»

— Ох, мамо! — схватила Мотренька мать за руку. — То ж з ным буде! — жалобно шептала она, на глазах её показались опять слезы.

Ягужинский видит это, и его сердце разрывается жалостью и любовью.

7

Полная глубокого драматизма дума козацкая начала волновать душу даже холодного на вид гостя московского.

«Чем-то кончится все сие? — спрашивает себя мысленно Протасьев. — Какая духовная сила и лепота у сих хохлов, коль у самого подлого, нищего слепца слагается в душе такая дивная повесть?»

И он уже с глубоким интересом вслушивался в дальнейшие детали развёртывавшейся перед ним драмы, об одном сожалея, что нет здесь великого государя, чтоб и он прослушал козацкую думу, которая говорила устами слепца.

То брат середулыдий милосердие мае,
Из своего жупана червону та жовту китайку видирае,
По шляху стеле — покладае,
Меншому брату примету зоставляе,
Старшому брату словами промовляе:
«Брате мий старший, ридненький! Прошу я тебе:
Тут травы зелени, воды здорови, очереты удобни —
Станьмо кони попасимо.
Свого пишого брата хочь трохи пидождимо,
На коней возьмимо,
В городы християнськи хочь мало надвезимо,
Нехай же наш найменший брат будет знати.
У землю християнську до отца дохождати…»

— О, хороший, хороший! — сами собой шепчут губы Мотреньки.

А кобзарь тянул:

То старший брат до середульшого брата словами промовляе:
«Чи ще ж тоби каторга турецка не увирилася.
Сириця у руки не вьидалася!
Як будемо своего брата пишого наджидати.
То буде з Азова велыка погоня вставати,
Буде нас всех рубати,
Або в гиршу неволю живцем завертати».

— Правдиво рассудыв старший брат, пане стольнику? — спросил Протасьева Мазепа.

— Нет, пан гетман! — отрезал стольник. — За такой рассуд великий государь велел бы старшего брата бить батоги нещадно, дабы другим так чинить было неповадно.

Мотренька благодарными, растроганными глазами взглянула на Протасьева…

То як став пишеходец из тернив выходыти,
Став червону китайку находыти:
У руки хватае, дрибними сльозами обливае.
«Це дурно, — промовляе, — червона китайка по шляху валяе.
Мабуть, моих братив на свити немае!..
Мабуть, з города Азова погоня вставала,
Мене в тернах мынала,
Братив моих догоняла, стриляла, рубала!
Колы б я мог знаты,
Чи моих братив постреляно,
Чи их порубано,
Чи их живых у руки забрано,-
Ей, то пишов бы я по тернах, по байраках блукаты
Тила козацького-молодецького шукаты,
Та тило козацьке-молодецьке у чистым поли поховаты,
Звиру-птыци на поталу не подати»

— Вишь, пан гетман, он великодушнее своих бессердечных братьев, — заметил Протасьев.

То вин на шлях Муравськый выбигае
И тильки своих братив трошки ридных слиды зобачае
Та побило ж меншого брата в поли
Три недоли:
Що одна — безводде, друга — бесхлибье,
Третя — буйный витер в поли повивае.
Видного козака з ниг валяе…

— Ох, мамо, мамо! — не осилила своего сердца Мотренька.

А кобзарь разошёлся, ничему не внемлет: