Петр Великий (Том 1)

— А! Так будет же смерть!

…И там так же, как теперь здесь, в Кремле, глухо простонал соборный колокол. Долго, долго стоит в воздухе медленно затихающий стон меди… За ним другой, более отдалённый, но такой же зловещий, похоронный, доносится от другой церкви… Замер и этот в ночном воздухе… Ему отвечает откуда-то третий… Стонет и этот… Ясно, звонят по мёртвому, только не по простому…

В полумраке сумерек царь видит в окно, что толпы народа, поспешно и видимо тревожно крестясь, стремятся к архиерейскому дому. Слышится смутный говор. По временам доносятся отдельные фразы.

— Ох, Господи! По мёртвому звонят…

— На отход души…

— С чего бы это с ним?.. Давно ли видели его!..

— Архиерей-батюшка помирает…

— Поди умер уж… О, Господи!

Прибежал Ягужинский, растерянный, бледный, дрожащий…

— Что там? Что случилось?

— Он в гробу, государь… в крестовой…

— Кто в гробу?

— Его преосвященство епископ Митрофан.

— Помер? Преставился?

— Нет, государь, жив…

— Как жив! А в гробу?

— В гробу, государь… Говорит: царь изрёк мне смерть, казнь… Слово царёво не мимо идёт… Сейчас буду служить себе отходную, на отход души.

— Подай шляпу и палку.

Сквозь расступившуюся толпу Пётр быстро вошёл в крестовую и невольно остановился, полный изумления и суеверного страха…

Он увидел гроб, мёртвое, бескровное лицо… Простой сосновый гроб… Голова мертвеца покоится на белых сосновых стружках…

Откуда-то слышатся стоны, плач…

Свет от зажжённых свечей и паникадил поразительно отчётливо вырисовывает мёртвое лицо и cложенные на груди бледные худые руки с чётками.

Вдруг мертвец открывает глаза…

— Государь! — силится приподняться в гробу и в изнеможении опять падает на опилки.

Пётр быстро подходит…

— Прости меня, служитель Божий!

Он осторожно берет Митрофана за руку и помогает ему приподняться.

— Прости… Я в сердцах изрёк слово непутное… На сей раз пусть мимо идёт слово царёво. Я каюсь. Благослови меня, святитель…

Все это вспомнил Пётр в уединении и тишине ночи и улыбнулся:

— Переклюкал, переклюкал меня Митрофан.

Он остановился перед подробною картою Швеции и обоих побережий Балтийского моря, внимание его особенно приковали устья Невы.

— Дельта Невы — как дельта Нила… Александр Македонский основал свою новую столицу, Александрию, в дельте Нила, а я свою новую столицу водружу в дельте Невы!

И Пётр стал по карте изучать эту дельту.

— Все острова… А коликое число рукавов!.. Сии все имеют быть дыхательными органами для моей земли.

Затем глаза его остановились на Ниеншанце, шведской крепости, стоявшей на месте нынешней Охты.

— Худо место сие выбрали для крепости... Я не тут её воздвигну…

3

Разоблачения попадьи Степаниды, доведённые Павлушей Ягужинским до сведения царя, возбудили страшное дело в царстве застенка и пыток, в Преображенском приказе, где над жизнью и смертью россиян властвовал наш отечественный Торквемада[112], свирепый князь-кесарь Ромодановский.

Одновременно с попадьёй к князю-кесарю явился и придворный певчий дьяк Федор Казанец и поведал Ромодановскому то же самое, что попадья поведала Павлуше Ягужинскому, и страшное дело началось.

Не далее как через две недели, приехав в Преображенский приказ, князь-кесарь спросил главного дьяка приказа.

— По делу Гришки Талицкого все ли воры пойманы?

— Все, княже-боярин, — ответил дьяк.

— Вычти, кто имяны, — приказал Ромодановский.

Дьяк принёс «дело» и, перелистывая его, докладывал:

— Книгописец Гришка Талицкий, иконник Ивашка Савин, мещанской слободы церкви Адриана и Наталии пономарь Артамошка Иванов да сын его Ивашко, да Варлаамьевской церкви поп Лука.

— Вишь, все одного болота кулики-пустосвяты, — презрительно пожал плечами князь-кесарь.

— Боярин князь Иван Иванович Хованской, — продолжал докладывать дьяк.

— Ну, это старая боярская отрыжка, из «тараруевцев»[113], — с улыбкой заметил князь-кесарь, — пирог на старых дрожжах… Ну?

— Церкви входа в Иерусалим, в Китай-городе у Троицы на рву, поп Андрей и попадья его Степанида, — вычитывал дьяк.

— Степаниде, по закону, первый бы кнут, да её государь не велел пытать, коли утвердится на том, о чём своею охотой донесла Ягужинскому, — заметил Ромодановский. — Чти дале.

— Кадашевец Феоктистка Константинов, — продолжал дьяк, — племянник Талицкого Мишка Талицкий, садовник Федотка Милюков, человек Стрешнева Андрюшка Семёнов, с Пресни церкви Иоанна Богослова распоп[114] Гришка…

— Кулик мечен — расстрига, — процедил сквозь зубы князь-кесарь. — Ну?

— Хлебного дворца подключник Пашка Иванов…

— Пашку я знавывал. Дале.

— Чудова монастыря чёрный поп Матвей, углицкого Покровского монастыря дьячок Мишка Денисов.

— Опять кулики пошли. Ну?

— Печатного дела батырщик[115] Митька Килиллов да ученик Талицкого Ивашка Савельев.

Дьяк кончил и ждал приказаний.

— Ныне жду я набольшого кулика, Игнашку, тамбовского архиерея… Быть ему на дыбе, — покачал головою Ромодановский.

Епископ Игнатий действительно был привезён из Тамбова в тот же день, но не в Преображенский приказ, а, по духовной подсудности, на патриарший двор.

Патриархом в то время был престарелый Адриан[116].