Петр Великий (Том 1)

— Катоф… катоф.

— Балакирева удоволить по прошению и Апраксина, за отпущение вины моея, другом паче всех считати…

— Путу.

— Молись усерднее!.. Кара приближается! — грянул Апраксин сильнее и сильным движением трости погасил свечу.

В это время уже подползли двое людей Апраксина в шубах наизворот, наброшенных на голову. Они прижали к постели Вейде, и третий, поставив воронку в разжатый рот мычавшего страдальца, влил в него из сулеи крепкой водки так много, что Вейде одурел, обеспамятел и скоро заснул.

Прошло несколько часов, ещё пока он очнулся и от боли в голове начал стонать. На его стоны снова Апраксин подвязывает себе бороду, надевает дедовский белый кафтан, красный треух на голову, берет тонкую зелёную свечу и кадильницу; приказывает принести к спальне пленника кушанье, разрезанное мелко-намелко, и питьё сладкое с большим количеством спирта. Входит вдруг в спальню Вейде и начинает его уверять, что он его лечит от сумасшествия; что ему, как больному, не нужно говорить, а только употреблять яства и питьё, которое ему врач даёт.

Проголодавшийся Вейде отчасти под влиянием страха повинуется охотно. Апраксин даёт Вейде есть и пить. Его разбирает хмель очень быстро, и он засыпает крепче прежнего. Апраксин сонного Вейде перевозит в его дом и приказывает сказать, что он в обмороке найден.

Через день после попойки у Монсов очнулся наконец у себя Вейде.

Ему докладывают, что Андрей Матвеевич Апраксин, найдя его в обмороке, доставил домой и приезжал сам уже справляться о здоровье.

— Нитшего не помню… Да, ми били… вместе… кажется…

И перед мыслью Адама Адамыча прошли ещё раз представления смерти и явление волшебника… и успокоение после еды и питья. Все это сперва представлялось ему в бессвязных видениях, во сне, как ему казалось. Вслед за тем, однако, прокралось подозрение: «Неужели это сон, не более? И как я чавкал, работая, проголодавшись, челюстями… и как мне лилась в горло живительная влага, приятно утолявшая жажду совершенно и погружавшая в забвение? А может быть, и не все сон? Расспросить бы Апраксина», — подумал Вейде.

А Апраксин и сам тут как тут!

— Ну, каково тебе, Адам Адамыч, как очухался?

— Нитшево… Скверно во рту.

— Пройдёт… Подкрепиться надо.

— Я рано не принимаю пищи… В приказ Преобрашенский зъесшу, новобрантци поутшу и токта…

— А много у тебя новобранцев-то?

— Тостаточно, тафолна… Олюхи!..

— Вот возьми в капралы Балакирева — ему обузу учить спервоначалу отдашь.

— Какой Балакирев?

— А что Анна и Матрёна Ивановны просили, со мной вместях.

— А-а! Анна… Матрёна Ивановна… Снаю… Тавай, кте он?

— Здеся… Алёха, эй!

Явился Алёха и отбил чуфисы[263] полковнику.

— Слюшить кочишь… учить нада темпи…

— Слушаю-с!.. Знаем эти самые темпы, мало-маля.

— А-а! и как ти толжен бить, егда натшальник пред фронтом станет и молвить «Слю-шай!»?

— Известно — надобно в струнке стоять, мушкет круто к плечу держать да слухать…

— Карашо!.. Ню, егда натшальник мольфит: «Слюшай! Заряжай ружьё!»?

— Тогды, известно, со плеча берёшь ружьё и заряжать принимаешься и, как изготовишь, ружьё паки на плечо положишь, уже без слова командирского…

— Карашо! Только снаишь… ответшай слова самая артикуль, ни полша… А егда повелевает официр: «На карауль!»?

— Я, государь, как твоя милость учит в Преображенском, не раз слухать хаживал и запомнил в точку ту ж команду: «Перед себя! Бери за дуло. Ставь перед себя. Отмыкай штык. Снимай. Клади в ножны. Опусти руку по мушкету. Мушкет перед себя. Мушкет на караул».

— Ню… а ештше последнее?

— «Мушкет перед себя: подвысь; на плечо».

— Так… И мушкет поворачивает умеешь?

— Всеединственно што палку…— прихвастнул Алёша, только видывавший его в руках солдат. — Как есть! — повторил он без уверенности.

— Карашо, карашо… Восмем себе! Прозиваешься?

— Алексей Гаврилов Балакирев, из дворян…

— Палакирев творанин… карош гренадир будет творанин… понатна тшилофек. А плохо понимать — палька кушай тафолно…

— Ну, к чему?.. — вступил в речь Апраксин. — Я потому по самому тебя, милостивец, и просил, что думаю, толк в парне есть… Сержантом сделаешь, верно, не умедливши… А что касается меха на кафтан твоей чести… Соболей сегодня пришлём — отпущу, и с лацканом…

— Прокурат ти, Андрей Матвеич… То, может, путит всатка?

— Какая там взятка? Не покривишь ты душой перед Богом и великим государем, коли мой Алёха взаправду исправен, и ты сам видишь, что дело знает.

— Карашо… Сержант так сержант… потом мошно… А утшить рекрюти мошет карпораль!

— А в сержанты перескочить не можно с первого году?

— Царь биль карпораль, поели барабантчик.

— Ну… Ин, Алёша, делать нече… потерпи и капралом побудь… коли иначе нельзя, вишь…

Балакирев склонил голову с почтением. И в капралы, понимал он, так добряк Адам Адамыч решил по словесному испытанью милостиво. Может, с мушкетом и не то бы сказал?