Петр Великий

Однако в Биржах в 1701 году Петр имел беседу с французским послом, сопровождавшим туда короля польского, и разговор, начатый с дю Героном, продолжался через русского посла при дворе Августа, через вмешательство Паткуля и еще других посредников. К сожалению, сейчас же выяснилось крупное недоразумение: в Версале полагали, что имеют дело с новым клиентом второстепенной важности, само собой разумеется, нетребовательным, – с другой Польшей, более далекой, более варварской и еще более пригодной для поступления на службу к королю за небольшое вознаграждение, приправленное известной любезностью. В Москве же хотели себя держать как равные с равными. Существенная сила современной России, а именно высокое мнение, всегда питаемое ей относительно своего значения и могущества, даже еще ничем не оправданное, прекрасно выразилось в данном случае. Когда дю Герон коснулся сближения между обоими дворами, вот какой ответ получил он от своего русского собеседник: «Сближение и тесный союз между этими двумя героями века, – то есть Людовиком XIV и Петром, – послужило бы, наверное, предметом удивления всей Европы». Сейчас же вслед за Нарвой такой комплимент навряд ли пришелся по вкусу Франции!

В 1703 году преемник дю Герона в Польше Балюз предпринял путешествие в Москву и вернулся оттуда довольно сконфуженным: он ожидал получить «предложения», а его сухо попросили их сделать. До 1705 года Россия имела в Париже лишь агента без определенного характера Постникова, уже нам знакомого и занятого главным образом переводом и обнародованием сообщений о победах, более или менее достоверных, одержанных его государем над шведами. Надо сознаться, что странные московские посольства оставили после себя на берегах Сены плохие воспоминания. Пребывание князей Долгорукого и Мещерского в 1667 году чуть не окончилось кровавым столкновением: намереваясь ввезти беспошлинно целый груз товаров, предназначенных для продажи, послы схватились за кинжалы, чтобы избавиться от королевских таможенных досмотрщиков.

В 1705 году Матвеев прибыл из Гааги в Париж, и прежде всего ему пришлось защищаться от предубеждений, по-видимому, глубоко укоренившихся в общественное мнение, против русских и их государя. «Правда ли, – спрашивали Матвеева, – что во время пребывания в Голландии царь разбил свой стакан, заметив, что туда налили французского вина?» – «Его величество обожает шампанское». – «Правда ли, что однажды он приказал Меншикову повесить сына?» – «Но это история из времен Ивана Грозного». Такие попытки оправдания не имели большого успеха, и у бедного дипломата, кроме того, имелось про запас поручение не из особенно приятных: дело шло о двух русских судах, захваченных дюнкирхенскими каперами. Посол ничего не добился. Его сетования выслушивались вежливо, так же как и исторические поправки, но о возврате кораблей не могло быть и речи.

Новая попытка сближения произошла после Полтавы, но тут Петр отплатил за прежнюю обиду. Роли, по-видимому, переменились; теперь первые шаги сделала Франция, а царь отвечал на них с кислым видом. Балюзу трудно было настигнуть его в его постоянных скитаниях; наконец ему удается добиться свидания в мае 1711 года, перед началом Прутской кампании, и предложить посредничество Франции между Россией и Швецией, на что получили иронический ответ: «Царь охотно примет посредничество, но лишь для примирения с Турцией». С Балюзом обращались пренебрежительно, его систематически отстраняли от особы государя, принуждали выслеживать последнего украдкой в садах Яворова. Когда по возвращении Петра из злополучного похода он возобновил свою попытку, к нему без стеснений поворачивались спиной.

События шли, державы, с которыми Петр заключил союз против Швеции, из-за войны за испанское наследство стали во враждебные отношения к Франции. И желание вырвать у Франции «самое могущественное орудие, каким она располагала в Германии», то есть поддержку Швеции, привело их к естественному сближению между собой. «Пока этого не будет достигнуто, – писал в то время Куракин, – ничто не поможет взять – у короля Аррас, каков он ни на есть».