Петр Вайль, Иосиф Бродский, Сергей Довлатов и другие

По мысли исследователя, «довлатовский язык неуязвим для времени и моды…» (с. 137). Представляется, что в оценке критика звучит позитивное начало. Между тем симптоматично, в чем критик находит тому объяснение. На взгляд Вайля, язык довлатовской прозы «незатейлив без поисков особой индивидуальности» (с. 137), «Довлатов выиграл, не поддавшись искушениям создать собственный стиль…» (с. 137). То есть отсутствие «особой индивидуальности» и «собственного стиля» возводится Вайлем в разряд квалификационных принципов, определяющих «немудреную» (с. 137) популярность рассказов писателя. Высказанное суждение, по понятным причинам, по крайней мере спорно, чему свидетельством могут служить научные диссертации (кандидатские и докторские, литературоведческие и лингвистические), рассматривающие вопросы своеобразия стиля писателя, успешно атрибутирующие его особенные – довлатовские – черты[33]. В этом плане достаточно вспомнить всего одну черты довлатовского стиля – особенную манеру художника писать все слова во фразе-предложении без повторения начальных букв (специалисты не раз подчеркивали особый мелодичный строй довлатовского предложения).

Обращает на себя внимание констатация критиком внутренних, личностных мотивов «отказа» Довлатова от «собственного стиля» и «особой индивидуальности» – по Вайлю, это «нутряное, животное чувство языка» (с. 137). Примечательными вновь оказываются «говорящие» эпитеты, использованные Вайлем, – «нутряное, животное…» На первый взгляд кажется, что критик намерен связать это утверждение со стремлением Довлатова писать на простом и понятном «русском литературном языке» (с. 137). Однако коннотативное значение избранных Вайлем определений вновь заставляет усомниться в точности метафоры, переключает внимание на двойственность эмоционального контента выразительных характерологических эпитетов («животное чувство…»).

Наконец, в актуализации «феномена Довлатова» важное место в эссе-статье Вайля занимает биография писателя, точнее актуальная для литературоведения проблема связи биографии прозаика с его творчеством. Вайль последователен в выборе аспектов литературоведческого анализа предпринимаемого им «полноценного разбора» – его внимание к биографической составляющей творчества писателя воспринимается обоснованно закономерным.

Прежде всего Вайль констатирует факт: «…интерес к личности автора [Довлатова] остается…» (с. 138). Однако тут же уточняет: «…в этом отношении биография Довлатова безнадежно бесплодна…» (с. 138). Вайль мастерски выходит из парадоксальной ситуации противоречащих друг другу контр-фактов и находит объяснение своему противосуждению: бесплодна «не потому что жизнь его малоинтересна и уж не потому что герметична. Как раз наоборот: он сам уже все рассказал до мельчайших подробностей. <…>» (с. 138). Вайль умело балансирует на грани допустимого, смещается от «плюса» к «минусу», посредством сугубой субъективности демонстрируя видимость объективной репрезентации личности и творчества писателя[34].

В итоге «самое удивительное в феномене Довлатова» (с. 138), в представлении Вайля, заключается в следующем:

«Дело не в самом Довлатове, не в его прозе, не в характере его дарования, не в авторском образе. Дело в русской читательской традиции, которая освоила и присвоила Довлатова, домыслив за него то, чего этой традиции не хватило в довлатовских буквах и словах. А домыслив, преданно и искренне полюбила: как свое» (с. 138).

Заключительный вывод друга-критика парадоксален: «Дело не в самом Довлатове…», дело «не в его прозе…», «не в характере его дарования», даже «не в авторском образе» (Вайль последовательно указал на те составляющие, которые инспектировал в статье). Главное, по Вайлю, – «русская читательская традиция». Мастером у Вайля в итоге оказывается не Довлатов, а читатель (точнее: читательский «комплекс», о котором критик рассуждал выше), экспроприировавший писателя, занявший его место и обеспечивший популярность прозаику-художнику. Настойчивое повторение отрицания «не» в финале статьи психологически репрезентативно – многократность эксплуатации отрицательных частиц «не» выдает истинную оценку Вайлем таланта (меры и уровня таланта) прозаика Довлатова, его «(полно-)ценности» и значения как художника[35].

Складывается назойливое (признаем, не-научное) впечатление, что Вайль мстит Довлатову за некие прежние обиды («обидно быть комическим персонажем», с. 279), в том числе за те, о которых он упоминает в статье «Из жизни новых американцев» (2006), когда Довлатов «выставлял» соратника по радио «Свобода» «законченным дебилом» (с. 130), за былую давнюю «вражду» (с. 278), упомянутую в статье «Великий город, окраина империи» (1994), которая (как свидетельствует текст и подтекст) не была изжита «друзьями» (друзьями-врагами?), во всяком случае одним из них. «Ревнивое отношение» (с. 129) Вайля к герою «разбора» очевидно.