Петр Смородин

Там усаживались за громадный стол, и всякий ор прекращался: Смородин был за Деда на большом семейном чаепитии и в такие минуты не допускал криков. Все жадно искали глазами Колю Фокина. Только он имел доступ к губкомовскому складу и мог подкинуть по кусочку воблы и по ириске. И он появлялся из кухни с дарами и по праву усаживался рядом с Петром.

Все со стола улетучивалось, как при урагане. И спорщики рвались в бой, но молчали, пока не вставал Смородин.

— Петр, ну а ты как? — кидались к нему по дороге.

— А что? Ты же не прав! — И по коридору начинали лететь пух и перья со всяких загибщиков…

«Как-то я проходила мимо кабинета Смородина, — вспоминала Казакова. — Слышу отчаянный крик девочки: «Не пушшу! — Она отталкивала от двери Слосмана. — Петя Смородин спит, не пушшу!» Это охраняла сон Петра пятилетняя дочка уборщицы Лиза Крутикова. На пороге показался Смородин. Лиза не видела его и все еще отпихивала Слосмана, который делал ей страшную рожу. «Коля Фокин приказал никого не пушшать. И ты меня не пужай, я — охранительница! — Потом обернулась, увидела Петра и сказала ласково: — Ешшо сосни, мало спал. Я их всех разгоню!..»

Так охраняли товарищи покой своего секретаря, у которого не было четких границ между днем и ночью. Относились к нему бережно, любовно. А зеленая молодежь — с восхищением. И даже с завистью: герой фронта, комиссар, с боевым орденом!

Но он был прост, легкодоступен и терпелив.

Казакова особенно подчеркнула, что он никогда не прощал грубости по отношению к девушкам: «Сам девчонками не интересовался, и они открыто раскрывали перед ним душу, рассказывая о своих личных привязанностях…»

Так шла жизнь: на переднем плане — дело, на втором — шутки, озорство, доступные радости. Но враг стал снова у ворот Питера…

КРОНШТАДТСКИЙ МЯТЕЖ

Так уж случилось, что Петр руководил союзом в Петрограде, а затем в масштабах всей России в условиях исключительных. В Питере пережил Кронштадтский мятеж, в Москве вкусил все прелести оборотной стороны нэпа. Плакал над гробом Ленина и дал клятву от имени ЦК РКСМ быть верным его заветам. И отражал натиск троцкистов на комсомол…

Закончился пятый губернский съезд 19 февраля. А через четыре дня началась грозная полоса в жизни красного Питера. Ленин на X съезде РКП (б) четко объяснил причины «волынки» и Кронштадтского мятежа, этого взрыва мелкобуржуазной стихии, более страшной, чем Деникин, Колчак и Юденич, вместе взятые. «Истощение от нужды и бедствий, — писал Владимир Ильич, — связанных с семилетней войной и разорением, и переутомление от почти сверхчеловеческого напряжения сил, которое проявлено было рабочим классом России за последние три с половиной года, настолько обострились в настоящее время, что требуют экстренных мер от Советской власти».[17]

И съезд предложил «выработать ряд мер по улучшению положения рабочих и облегчению их бедствий во что бы то ни стало». И «по улучшению положения нуждающихся крестьян».

Действительно, беды свалились страшные. Транспорт в развале, из-за этого нет хлеба и топлива. Все разуты и раздеты. В деревнях открытое недовольство продразверсткой времен военного коммунизма.

Питерцы голодали четвертый год. И кой у кого из них надломилась стойкость. А многие новые рабочие, которые прибыли из деревень на смену стойким, кадровым пролетариям, развеянным гражданской войной по всей стране, не столько работали, сколько кричали: «Даешь хлеба, даешь ситца и обуви, даешь топлива!» И всякое контрреволюционное охвостье разжигало страсти и пыталось вдолбить отсталым элементам бредовые мысли: «Даешь Советы без коммунистов!»

На заводах красного Питера, славных своими революционными традициями, 24 февраля начались забастовки. И вспыхнул мятеж в Кронштадте под лозунгом: «Власть Советам, но не партиям!»

В крепости тоже изменился личный состав моряков. Новые наборы на флот шли больше из деревень. И парни в матросских тельняшках, не нюхавшие пороха революции и гражданской войны, все эти «жоржики», «иван-флотцы» и «клешники», оказались подходящим сырым материалом для белогвардейских генералов и их прислужников из лагеря меньшевиков и эсеров. И это была внушительная сила: в крепости находились все суда Балтийского флота, в гарнизоне — 18 тысяч солдат и матросов, более ста пулеметов и двести орудий.

Да и у вчерашнего комиссара Петра Смородина была кое-где слишком слабая опора в молодежной организации, особенно в первые дни «волынки» и мятежа. Сырые деревенские пареньки на заводах не всегда вызывали доверие, потому что первыми бросали работу, лезли на митинги и бузили. Но как только «волынка» стала переходить на политические рельсы да грохнули орудия в крепости, молодежь поняла, что крикливые разговоры о хлебе переросли в мятеж контрреволюции, и взялась за оружие, чтоб защитить Советскую власть.

Петр почти месяц жил как на вулкане.