Петр III

По вечерам, когда великий князь был отозван к государыне или при Дворе не было обыкновенного приезда, наставник занимал его большими сочинениями из Академической Библиотеки, в особенности такими, в которых были поучительные картины, как, напр., Theatre de l'Europe, Galerie agreable du monde (в 24 фолиантах), также разными математическими и физическими инструментами и моделями из Академической Кунсткамеры, естественными предметами из трех царств природы, с объяснением посредством разговора. Однажды великий князь с плана крепости должен был мелом нарисовать ее на полу своей комнаты, обитом зеленым сукном, по данному масштабу, в гораздо большем размере, по 10 футов в диаметре. На это посвятили несколько вечеров. Когда крепость была почти готова, в комнату неожиданно вошла императрица и увидела великого князя с его наставником, с планом и циркулем в руках, распоряжающего двумя лакеями, которые по его указанию проводили по полу линии. Ея Величество простояла несколько времени за дверью комнаты и смотрела на это, не будучи замечена великим князем. Вдруг она вошла, поцеловала Его Высочество, похвалила его благородное занятие и сказала почти со слезами радости: «Не могу выразить словами, какое чувствую удовольствие, видя, что Ваше Высочество так хорошо употребляете свое время, и часто вспоминаю слова моего покойного родителя, который однажды сказал со вздохом вашей матери и мне, застав нас за ученьем: "Ах, если бы меня в юности учили так, как следует, я охотно отдал бы теперь палец с руки моей!"»

Эти занятия продолжались и следующее лето в Петергофе, где устраивались на поле разные многоугольники разных способов укреплений в большом размере и показаны были разные инженерные работы, устройство редутов, траншеев и проч.

Иногда для удовольствия великого князя устраивали маленькую охоту. Он выучился при этом стрелять из ружья и дошел до того, что мог, хотя больше из амбиции, чем из удовольствия, застрелить на лету ласточку. Но он всегда чувствовал страх при стрельбе и охоте, особенно когда должен был подходить ближе. Его нельзя было принудить подойти ближе других к медведю, лежащему на цепи, которому каждый без опасности давал из рук хлеба.

Его обер-гофмаршал Брюммер был все еще занят шведскими делами, возведением епископа Ейтинского на престол Швеции и большою корреспонденцией) и, по своей врожденной гордости, показывал гораздо более важности, чем сколько мог сносить это великий князь и могли терпеть знатнейшие русские вельможи. С великим князем обращался он большею частию презрительно и деспотически. От этого часто между ними происходили сильные стычки. Через это великий князь, защищая себя против его, иногда несправедливых и неприличных, выговоров, привык к искусству ловко возражать и к вспыльчивости, от которой совершенно похудел. И если иногда заходила речь о том, что Его Высочество не прибавляется в теле и в силах, то я, шутя, говорил, что он для худобы ссорится с своим обер-гофмаршалом.

Однажды произошла у него такая ссора с этим надменным и иногда слишком унижающимся новым графом, в Петергофе, в комнате великого князя, в присутствии обер-камергера Берхгольца и профессора Штелина, и дошло до того, что Брюммер вскочил и сжал кулаки, бросился к великому князю, чтобы его ударить. Профессор Штелин бросился между ними с простертыми руками и отстранил удар, а великий князь упал на софу, но тотчас опять вскочил и побежал к окну, чтобы позвать на помощь гренадеров гвардии, стоящих на часах; от этого профессор удержал его и представил Его Высочеству все неприятности, которые могут от этого произойти. Но г. обер-гофмаршалу, который, в своем бешенстве, стоял, совершенно пораженный, он сказал: «Поздравляю Ваше Сиятельство, что вы не нанесли удара Его Высочеству и что крик его не раздался из окна. Я не желал бы быть свидетелем, как бьют великого князя, объявленного наследником российского престола». Между тем Его Высочество убежал в свою спальню, возвратился оттуда со шпагою в руке и сказал обер-гофмаршалу: «Эта ваша выходка должна быть последнею: в первый раз, как только вы осмелитесь поднять на меня руку, я вас проколю насквозь вот этою шпагою. Заметьте это себе и скажите, если угодно, Ее Величеству, а не то — я сам скажу ей». Ни граф Брюммер, ни обер-камергер Берхгольц не сказали ни слова. Профессор постарался успокоить Его Высочество и получил от него обещание забыть все это происшествие и никому об нем не говорить.