Петр III

Екатерине пришлось предпринять усилие, чтобы пресечь нежность к жениху, которая уже начала вить гнездо в её сердце. «Я сказала себе: если ты полюбишь этого человека, ты будешь несчастнейшим созданием на земле... этот человек на тебя почти не смотрит, он... обращает больше внимания на всякую другую женщину, чем на тебя; ...следовательно, обуздывай себя, пожалуйста, на счёт нежностей к этому господину; думай о самой себе, сударыня... Но по закалу, какой имело моё сердце, оно принадлежало бы без остатка мужу, который любил бы только меня... От мужа зависит быть любимым своей женой, если у последней доброе сердце и мягкий нрав»²⁶.

Неожиданная картина, не правда ли? Екатерина влюбилась в Петра, а он не отвечал взаимностью.

«Щекотливое положение»

После случая с Шетарди Елизавета Петровна стала относиться к принцессе Цербстской с едва скрываемым презрением. Ждали только свадьбы, чтобы после праздников отправить Иоганну домой. Екатерина вспоминала, что весной 1744 года, когда великий князь приходил к ней обедать или ужинать, «его приближённые беседовали с матерью, у которой бывало много народу, и шли всевозможные пересуды, которые не нравились... графу Бестужеву, коего враги все собирались у нас». В покоях Иоганны Елизаветы сложилось нечто вроде политического салона, где проводили время сторонники одной придворной партии, в то время как представители второй туда не допускались.

Главным лицом импровизированного салона стал бывший французский посланник маркиз Жоашен Жак Тротти де Ла Шетарди, заклятый враг Бестужева. Некогда Франция через него снабдила Елизавету Петровну деньгами на переворот, надеясь подчинить себе русскую внешнюю политику. Посланник ненадолго уехал, чтобы доложить в Париже об успехе. Он покинул елизаветинский двор, осыпанный милостями и уверенный в том, что по возвращении станет руководить делами в Петербурге. «Во время его отсутствия... императрица увидела, что интересы империи отличались от тех, какие в течение недолгого времени имела цесаревна Елизавета, — не без ехидства рассуждала уже зрелая и опытная Екатерина. — Де-ла-Шетарди нашёл двери, которые ему были открыты ранее, запертыми; он разобиделся и писал об этом своему двору, не стесняясь ни относительно выражений, ни относительно лиц... он говорил в этом духе и с моей матерью... она смеялась, сама острила и поверяла ему те поводы к неудовольствию, которые она имела... де-ла-Шетарди обратил их в сюжеты для депеш своему двору... их вскрыли и разобрали шифр... разговоры насчёт императрицы заключали выражения мало осторожные»²⁷.

Бестужев без стеснения использовал перлюстрацию дипломатической почты. Под его началом в Коллегии иностранных дел служил статский советник Христиан Гольдбах, знаток языков и одарённый математик. Ещё в 1742 году он сумел раскрыть шифр, которым пользовался Шетарди²⁸. Однако сразу компрометирующие посланника бумаги в дело не пошли: вице-канцлер годами копил материалы для своих досье и умел выжидать наиболее удачный момент, чтобы нанести удар.

Были и другие каналы. «У графа Бестужева проживают в доме трое секретарей императрицы, Симолин, Иванов и Юберкампф, — доносил Мардефельд. — Последний совместно с почт-директором Ашем все письма, в Петербург прибывающие и из Петербурга отбывающие, распечатывает»²⁹.

Что же так оскорбило Елизавету? Галантный Шетарди, всегда умевший выглядеть не только другом, но и поклонником, писал на родину о «сладострастной летаргии и плотских утехах», в которые погружена императрица, о её непостоянстве и «нетвёрдости мысли», о «ненависти к делам». «Какой благодарности и внимания можно ожидать от такой легкомысленной и рассеянной государыни?»³⁰

Ещё оскорбительнее были высказывания Иоганны Елизаветы, которая позволяла себе обсуждать частную жизнь императрицы. О том, что примерно она говорила, можно узнать из донесений прусского посланника Мардефельда к берлинскому двору. 26 мая 1744 года дипломат писал явно со слов информатора при дворе: «Жена камер-юнкера Лялина... её величеству донесла, что архимандрит Троицкого монастыря — истинный Геркулес в делах любовных, что ликом схож он с соловьём из Аркадии, да и тайные достоинства красоте не уступят, так что государыня пожелала сама испробовать и нашла, что наперсница рассудила верно»³¹. Мардефельд вообще считал, что паломничества Елизаветы Петровны по святым местам имели не столько благочестивые, сколько эротические цели, и священнослужители, особенно угодившие государыне на амурном поприще, получали богатые подарки³².

Такие сплетни служили темой бесед между Шетарди и Ангальт-Цербстской принцессой, а далее передавались в Париж и Берлин. Методичный Бестужев собрал 69 посланий неосторожного француза и, чтобы скандал невозможно было замять, предъявил их не лично Елизавете Петровне, а на заседании Совета в присутствии императрицы. Оскорбление было нанесено публично. Конечно, вице-канцлер рисковал, но, азартный игрок, он готовился погибнуть сам, увлекая за собой врагов.